— Отстань! — коротко отвечаю я.
Я с ней не церемонюсь. Если с ней церемониться, она сделает из тебя все, что захочет.
Идёт передача о последнем периоде Пушкина. Литературовед читает письма и документы.
— А он хорошо выглядит, — замечает Беладонна.
Я смотрю на литературоведа и с удовлетворением отмечаю, что выглядит он действительно лучше, чем в прежних передачах.
Литературовед читает стихи Лермонтова «На смерть Поэта». В последний раз я учила их в школе и с тех пор не перечитывала. Я слушаю стихи спустя двадцать лет и понимаю, что они созданы Энергией Ненависти и Энергией Страдания. Поэтому они потрясают.
Беладонна закрывает лицо рукой и начинает бурно рыдать.
— Замолчи! — приказываю я.
Беладонна слушается и тут же перестаёт рыдать. Только шмыгает носом.
— Давай выпьем за Михаила Юрьевича, — жалостно предлагает она.
— Отстань!
Беладонна пожимает плечами. Она искренне не понимает, как это можно не хотеть выпить, когда есть такая возможность.
— Ну, одну рюмочку… — робко настаивает она.
— Я сейчас уйду!
Беладонна сдаётся. Больше всего она боится остаться одна со своей драмой. У неё тоже драма, но на другом материале. Беладонна полюбила молодого человека по имени Толик, но Толик с кем-то подрался, и его посадили на пять лет в тюрьму (как надо подраться, чтобы сесть на пять лет!). Беладонна потратила всю душу, все своё время и все деньги, чтобы сократить срок его пребывания в тюрьме. Наконец Толик вышел на свободу, явился к Беладонне (о! долгожданный час!) и украл у неё бриллиантовое кольцо.
Я случилась в её доме как раз в эту минуту, в минуту крушения идеала. Мне что-то понадобилось, соль или спички, и я позвонила в её дверь. Она открыла мне, трезвая и растерянная, в коротком, выше колен, купальном халате. Колени у неё были крупные, как тюбетейки.
В комнате со сконфуженным лицом сидел Толик. Глаза у него были небесно-голубые, яркие, как фаянс.
— Представляешь… — растерянно проговорила Беладонна. — Он украл у меня кольцо. Вот только что тут лежало — и нет.
Толик покосился в мою сторону. Ему было неприятно, что его при посторонних выставляют в таком невыгодном свете.
Я не знала, что сказать и вообще как реагировать на подобные ситуации. У меня никогда не было дорогих колец и таких морально неустойчивых знакомых, как Толик. Я подозревала, что кольцо у Беладонны не последнее и ей будет несложно восстановить утрату. Поэтому решила отшутиться.
— Молодым мужчинам надо платить! — сказала я.
Глаза Толика блеснули фаянсом. Видимо, он считал так же, как и я, но стеснялся сказать об этом вслух. Он заметно приободрился и посмотрел орлиным взором сначала на меня, а потом на Беладонну, ожидая, что она скажет.
— Попросил бы… — растерянно размышляла Беладонна. — Зачем же самовольно…
— У тебя допросишься, — не поверила я.
Толик кивнул головой в ответ на моё предположение, и я поняла, что просто читаю его мысли. Он думает абсолютно так же, а если двое считают одинаково, значит, правы вдвойне.
— Ну как же так… — растерянно повторяла Беладонна.
Ей было жаль не столько кольца, столько утраты романтической мечты. Мечта была скомпрометирована, и Беладонна стояла как громадная кукла, раскинув руки по сторонам необъятного туловища.
Я взяла спички и ушла, недовыяснив, чем это все кончилось.
Наверное, ничем. Толик остался без Беладонны, зато с кольцом. А Беладонна — и без кольца, и без Толика, и без мечты.
Через какое-то время, может быть, через полгода, я встретила её ночью возле подъезда. Я возвращалась из лаборатории, а Беладонна возвращалась непонятно откуда. Я была не в курсе её жизни. Она вылезла из такси, вернее, выгрузила себя, и стояла посреди двора, втягивая свежий зимний воздух, пахнущий арбузом от свежевыпавшего снега. Снег ещё шёл, крупный и медленный. Облака быстро бежали под луной в тёмном небе, и казалось, что это быстро плывёт луна. Беладонна подняла лицо к небу. Я думала, что она сейчас громко пожалуется. Она изнемогла носить своё тяжёлое тело и пустую душу без идеалов. И сердце утомилось перегонять тяжёлую от коньяка кровь. И мир услышит сейчас слова прозрения и покаяния. А я — свидетель этой святой минуты. Но Беладонна гулко вздохнула и вдруг сказала:
— Как хорошо жить…
И шапка из лисы торчала на её голове каким-то нелепым отдельным зверем.
Телевидение окончило передачу. Мы сидели, уставившись в сетку.
— Ну выпей хоть полрюмочки! Символически…
Она поднесла к моему лицу рюмку и ткнула в рот ложку с икрой.
Икра была пресная, отдавала рыбьим жиром. Я поднялась, вышла на кухню и выплюнула.
— Невкусно! — посочувствовала Беладонна. — Она несолёная. Прямо из рыбы.
— Как это? — не поняла.
— Ворованная, — просто объяснила Беладонна. И безо всякого перехода добавила: — А ты мне нравишься. Ты женщина умственная. И Муж мне твой нравится. Очень благородный мужчина. Надёжный человек. И дочка у тебя красавица. Вообще хорошая семья. Ты куда?
Она видит, что я собираюсь уходить, и запирает дверь на все сорок четыре замка особой секретности. Я начинаю возиться с замками, объятая идеей освобождения. Во мне развивается что-то вроде клаустрофобии, боязни замкнутого пространства. Я чувствую, что, если не вырвусь отсюда, задохнусь. Беладонна стоит рядом и уже не находит меня ни умственной, ни хорошей, а как раз наоборот.
— А ты противная, — делится она. — И Муж у тебя противный, как осётр. И дочка — хабалка, никогда не здоровается.
Беладонна не может удержать меня ни коньяком, ни лестью, ни даже замками. Я отторгаюсь от неё, как чужеродная ткань, и Беладонна утешает себя тем, что невелика утрата.
Наконец я отпираю все замки и выскакиваю на площадку, почти счастливая. Я самостоятельно, а точнее, с помощью Беладонны промахнула дорогу из дистресса прямо в счастье, минуя промежуточные станции. Я вхожу в свою квартиру, где нет лишней мебели, ворованной икры, толиков, бриллиантовых колец. Я вхожу и думаю: «Как хорошо жить…»
ПонедельникЯ проснулась оттого, что пёс Карай погромыхивал цепью. Он не лаял. Лаять ему, бедному, запретили, а двигаться не запретишь, и Карай прохаживался туда и обратно, сдвигая тяжёлую метровую цепь.
Вы, наверное, думаете, что я уже в дурдоме и у меня галлюцинации. Ничего подобного. Просто в воскресенье, во второй половине дня, ко мне из Самарканда позвонила Случайная Подруга, объявила, что ей довольно-таки паршиво и нужен мой совет.
Звонок выглядел как бы неожиданным, но мне показалось, как будто кто-то свыше позаботился обо мне.
Я вырвала себя из своей квартиры, как морковку из грядки, и через пять часов уже выходила из самолёта на самаркандский аэродром.
Аэродром выглядел типичным для южного города, только в Сочи — кепки, а тут — тюбетейки.
Лия (так зовут мою Случайную Подругу) встречала меня, и я издали смотрела, как она идёт, поводя головой, высматривая меня в толпе.
Небольшой экскурс в прошлое: мы познакомились с ней пять лет назад в скоропомощной больнице, где лежали по поводу острого аппендицита. Мы вместе лежали, вместе вставали, вместе учились ходить, вместе ели и говорили, говорили, говорили… Где-то уже через час после знакомства стало ясно, что наши души идентичны, как однояйцовые близнецы. Или, вернее, у нас одна душа, разделённая на две части. Одна часть — во мне, а другая — в восточной девушке, студентке театрального училища. Единственная разница состояла в том, что она бредила Дузе, а я не имела о ней никакого представления. Все остальное совпадало, и мы все семь дней поражались узнаванию.
Итак, я проснулась, надела ватный халат — чопан и вышла во двор.
Как прекрасно ступить из комнаты прямо на землю. Я могу ступить из своей московской комнаты прямо на балкон и с высоты девятого этажа обозреть окрестность. И мне почему-то кажется, что кто-то невидимый должен подойти ко мне со спины и перекинуть через балконные перила. Я переживаю ужас кратковременной борьбы, потом ужас полёта, не говоря уже об ужасе приземления. Знакомый врач-психиатр объяснил, что есть термин: тянет земля. Что это не патология. Патология для человека — жить на девятом этаже, быть поднятым над землёй почти на тридцать метров.
Дом и сад были отделены от улицы высокой стеной. На стене, прямо над собачьей будкой, сидела кошка и созерцала этот мир спокойно и отрешённо, как представитель дзэнбуддийской философии.
Кошка смотрела на небо, сине-голубое и просторное. Я тоже посмотрела на небо, и мне показалось, что здесь оно выше, чем в Москве, хотя, наверное, так не может быть. Небо везде располагается на одной высоте. Далее кошка приспустила глаза на верхушки деревьев. Ветки ещё голые, но чувствуется, что почти каждую секунду готовы взорваться и выхлопнуть хрупкие цветы: белые, розовые, нежно-сиреневые. Кошка нагляделась на деревья, потом стала разглядывать меня в узбекском чопане.
