— Ты родственница доктора Генри Смоллвуда?
— Дочь.
И снова ослабло напряжение в чертах ее полу обмякшего лица.
— Я отдаю себя в твои руки, — шепнула она. — Я признаю свою неспособность принимать решения самостоятельно. Фэ леехедд по.
«Фэ леехедд по» — «Я не могу слышать гром. Я не могу быть уверена, что стану правильно поступать».
Каждый больной в папином полевом госпитале время от времени бормотал эту фразу. Кажется, им становилось легче после того, как они перекладывали ответственность за свою жизнь на чужие плечи.
Как можно осторожнее я натянула ушные веки Зиллиф, сознавая, что скоро этот кожистый футляр снова откроется. Но если повезет и они пару минут продержатся на честном слове, я успею донести ее до «цирка». Там папа соединит веки швами в нужном положении, чтобы те, кто ухаживал за больными, не надрывались, пытаясь до них докричаться. В последнее время всем улумам под Большим шатром делали такую операцию.
Ушные пузыри Зиллиф пока были в безопасности, и я подняла ее на руки. Весила она не больше ребенка, хотя была на целую голову выше меня. Легкое тело улума, низкая гравитация Дэмота. А я, рослая, широкоплечая, подняла ее со всей тренированной силой хомо сапа, готового к полновесной гравитации Земли. И стоит ли упоминать, что дочери врача не избежать: а) предохранительных прививок для мышечной системы и б) двадцати минут каждодневных упражнений на тренажере в условиях домашней гравитации.
Да, мне хватало сил нести тело Зиллиф, но все же это было непросто. Женщина неуклюже висела на моих руках. Она дрожала. Она все норовила сползти вниз, а ее мембраны-паруса опутывали мои ноги, как нижние юбки, не давая ступить и шагу. И хотя все четыре конечности отказывались ей служить, они не были на сто процентов парализованы. Зиллиф все еще могла управлять трицепсом правой руки, то и дело, распрямляя ее изо всех данных улумам сил. Она также следовала инстинктивному стремлению улумов лежать прямо, как палка, — не отклоняясь, не сгибаясь, не поворачиваясь. Если я хоть на секунду нарушала ее равновесие, она мгновенно выбрасывала свою еще движущуюся руку и локтем врезалась мне в челюсть.
Такие удары я сносила и от других жертв паралича, за которыми ухаживала, — нет ничего страшного в безусловных рефлексах, когда все мышцы нормально функционируют, но бесконтрольные судороги единственной уцелевшей мышцы!.. Я начала осторожно спускаться по лестнице (бум! — в челюсть, бац! — в челюсть), тайно желая, чтобы оцепенели все мышцы Зиллиф.
Несмотря на удары локтем в челюсть, мы благополучно спустились и теперь пересекали наш сад. Я воспользовалась моментом, чтобы перехватить свою ношу так, чтобы было удобней нести. Плотный торс Зиллиф был цилиндрической формы и сравнительно мал, в обхвате не больше моего бедра. Но подобные парашюту мембраны-паруса было нести также неудобно, как гору выстиранного белья. Причем белья мокрого, пропитавшего влагой и мою одежду, ведь я прижимала ее к себе. Моя куртка уже отвечала хлюпающим звуком на мои попытки перенести вес тела Зиллиф с руки на руку, холодные струйки бежали по «женственной» — в рюшечках — одежде, какую заставляла меня надевать мать.
— У тебя теплые руки, Фэй Смоллвуд. Я чувствую их спиной.
— Это тот самый легендарный жар людского тела.
Экзотермические свойства тела хомо сапов являлись источником нескончаемого восторга и безграничного восхищения улумов. Температура их собственных тел была ниже на десяток градусов. Любого человека, попадавшего на улицу города улумов, немедленно окружали ребятишки-улумы, они вертелись под ногами, хохоча и шлепая прохожего ладошками по заду и крича: «Ты горячий!»
— Друзья рассказывали мне, как люди горячи, — продолжала Зиллиф. — Но мне… странно чувствовать это тепло самой.
— Если вам слишком жарко, я могу обернуть руки курткой, — предложила я.
— Нет, твоя температура мне приятна. Но меня беспокоит, что я знала о тепле человеческого тела и все равно удивилась. Такого не должно происходить с представителями моей профессии.
Она повернула голову, пытаясь посмотреть мне прямо в глаза… но мышцы ее шеи были столь же послушны, сколь и сбежавшие в самоволку новобранцы.
— Прости меня, если я ошибаюсь, — сказала Зиллиф, — но ты ведь из молодых людей, не правда ли? Несовершеннолетняя?
Для улумов это очень важно!
— На следующих выборах мне еще не позволят голосовать, — ответила я — Только на тех, что будут после них.
Это будет через два с половиной года по времени Дэмота — почти через четыре года по земному времени.
— Отдай голос мудро. — Любимая фраза улумов, дежурная вежливость, вроде «желаю удачи» или «счастливого пути». Зиллиф, однако, произнесла эти слова с чувством. Искренне. Еще через секунду спокойно прибавила: — Я давно не голосовала на выборах.
От удивления я едва не упала, поскользнувшись на мокрой от дождя траве нашего сада. А дело вот в чем: улумы голосовали при любой возможности. Это были моменты их торжества. Демократия, как наркотик, струилась по их венам. Даже парализованные пациенты моего отца постоянно проводили референдумы, решая, какие песни им петь или какой прием им оказать новоприбывшим жертвам эпидемии. Ни один уважающий себя улум не пропустит голосование на выборах, точно так же, как человек обязательно тепло оденется, если за окном чертовски холодно. Разве только…
— Имею ли я честь, — официальным тоном начала я, — говорить с членом «Неусыпного ока»?
— Именно, — ответила Зиллиф.
Глупо было приседать в реверансе перед той, кого несешь на руках, и все же я попыталась.
Зиллиф ничего не успела добавить, как мы уже обогнули край жилища моих родителей — полусферу глухого угольно-серого цвета, который моя мать избрала единственным пристойным цветом для врача. Далее простирался «цирк» — слякотный луг под мокрым тентом, где вода струилась, собираясь в лужицы в обвисших его фалдах.
Мой отец предпочел бы лечить пациентов в помещении, но страдавшие клаустрофобией улумы до удушья боялись даже самой мысли о человеческих жилищах. Линн описывала улумов как «стопроцентных лесных жителей», те, кто их создал, видно, решил позабавиться — пускай себе ненасытно жаждут света и свежего воздуха! А мы, хомо сапы, были приглашены на Дэмот в основном потому, что улумы не могли управлять и развивать разработки всевозможных руд на своей планете.
До нашего появления на шахтах улумов работали только роботы, а добыча все уменьшалась, не обеспечивая потребностей планеты. Дистанционно управляемые машины истощили все легкодоступные рудные жилы, а дальше?.. В 2402 году правительство Дэмота решило, что им нужны разумные существа для организации работ в шахтах; тогда они объявили о готовности принимать заявки от людей, дивиан и других рас и со временем передали всю свою горнодобывающую промышленность в руки выходцев с планеты Заходи-Кто-Хошь. Около 500 000 человек с Заходи-Кто-Хошь добровольно эмигрировали на Дэмот, чтобы заново строить свою жизнь, среди них был и молодой доктор Генри Смоллвуд со своей вечно всем недовольной половиной.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
