меня не остановить.
– Вы вините нас? Думаете, нам позволили бы заниматься чем-то другим? Если мы не будем выполнять эту работу, они найдут другую семью. Мы такие же съёмщики, как и вы, что бы вы там себе ни думали.
Главарь сверлит меня взглядом.
– Выбор есть всегда.
– Земельщики, навязывающие нам обязанности, – это не выбор. А знаете, что есть выбор? – Шайка перестаёт ухмыляться, заслышав мой тон. По лицу главаря пробегает вспышка гнева, но я не иду на попятный, когда завелась. – Принятие ставок и поддержка насилия одного удовольствия ради.
Отвечают мне отнюдь не мерзавцы. А тот, у кого больше власти над моей жизнью, чем я осознавала до сих пор.
– Прочь из моей лавки. – Аптекарь кладёт массивные ладони на прилавок, заслоняя медные пакетики.
Слишком поздно я говорю:
– Пожалуйста…
– Возомнила себя земельщицей? – Он сплёвывает. – Говоришь с нами свысока?
– Вам я не сказала ни слова!
– Это-то и отличает нас от вас, Охотников, засевших у себя в четырёх стенах. Снаружи мы все едины. А теперь прочь, и не вздумай вернуться.
Шум моря, бьющегося об известняковый утёс, слышен даже здесь, на проспекте. Мимо со свистом проносятся люди, дети снуют туда-сюда, а лоточники продают пушистые еловые ягоды, мясистые опаловые фрукты и шипящих омаров. Рыбные тушки лежат параллельными рядами на льду, сверкая. На лицах у каждой одинаковое выражение изумления и усталости.
Какофония. Хаос.
Солония.
И я в самом её сердце, окружённая незнакомцами и начинающая привлекать к себе внимание. Сперва приглушённый шёпот, затем осмелевшие взгляды и тычущие пальцы.
У меня кружится голова. Нельзя возвращаться домой без противоядия. Думай. Эмрик рассчитывает на меня. Что, если я заявлюсь в лавку какого-нибудь земельщика? Притворюсь, что совет Офира отпускает нам бесплатные лекарства, потому что они не могут потерять такого охотника, как Эмрик?
Может сработать.
Должно сработать.
А если нет?
Меня посадят.
Тогда им придётся вылечить Эмрика Охотника…
– Корал!
Чьи-то ладони хватают меня за руку и увлекают за собой. Я отлетаю в сторону и врезаюсь во вход лавки морепродуктов, вырубленный в скале. В следующий миг мимо проносится полоса бело-серой чешуи. Она заслоняет мир на несколько мгновений. Затем козерог с его массивным хвостом скачет дальше по улице, и люди начинают вылезать из укрытий.
В Солонии есть пять козерогов – гигантских амфибий, наполовину козлов, наполовину рыб. В каждом углу острова по одному такому. Кто-нибудь из них всегда патрулирует проспект, следя, чтобы жители океана не совались в чужие владения. Этим зверем управлял не менее крепкий стражник с таким большим посохом, что тот царапал землю, возвышаясь над всяким зданием. Один толчок пары мощных рогов отбросил бы человека в сторону. Вместо копыт, присущих настоящим горным козлам, у этих созданий имеются когти, способные расцарапать, разрезать и разрыть что угодно. Плавники в конце туловища переходят в пару конечностей. Они крепкие, как валуны, и достигают ста метров в ширину, поэтому козероги передвигаются как по воде, так и по суше.
Я стою, прижавшись к колонне боком, и оставляю на ней кровавый отпечаток ладони. Адреналин убывает, вокруг руки сжимаются тиски. Пробуждаются защитные инстинкты.
– Отлетела бы на соседний остров, задень он тебя! Неужели ещё не наигралась со смертью, ныряя в море, словно это шуточки? – произносит голос.
– Крейн, – хриплю я лучшей подруге. – Я едва тебя не убила.
– В своих мечтах. – Крейн поплотнее натягивает шарф на лицо. Ткань облепляет выступающие контуры, оставляя открытыми лишь глаза. – Надеюсь, Эмрик жив, потому что…
– Да, жив! Кто пустил слух?
– На базе все сплетничают. Думала, найду тебя в аптеке. – Крейн держит меня на расстоянии вытянутой руки. – Разве можно их в этом винить? Взгляни на себя. – Я так и делаю. Рубашка заляпана слизью и кровью. Всклокоченные волосы, наполовину распущенные, прилипли к щеке. Крейн протягивает медную полоску упаковки с лекарством. – Кретин всё зудел, что не даст тебе антидот. Так что я его, конечно, купила.
Сердце бешено бьётся в грудной клетке.
– Три серебреника, Крейн. Я не могу его принять, – говорю я, крепче сжимая лекарство, пока целлофановая обёртка не становится второй кожей, пока кровь не начинает сочиться из ладоней.
– Нет, можешь. Сейчас оно мне по карману. Дражайший папочка прислал вчера вечером свою ежемесячную любовь.
– Постой, что ты делала на базе так рано?
Крейн выгибает бровь под плотно прилегающим шарфом.
– Мне казалось, противоядие требуется Эмрику срочно.
Я бегу домой, даже не попрощавшись.
Глава 3
Воздух в прихожей трепещет с безмолвием притаившегося хищника. Жаль, Эмрик сейчас не здесь. Он спит, замотанный в марлю. Введение противоядия было мучительно медленным. К моему возвращению брат начал бредить. Папа решил отметить, как долго меня не было, вместо того чтобы порадоваться тому, что у нас вообще есть антидот.
У меня такое чувство, что на моей коже не осталось живого места от синяков, но у нас нет обезболивающих. Ломота скачет по всему телу, закручиваясь спиралью то тут, то там.
Никто не говорит.
Мне отчаянно хочется пропустить эту ночь и проснуться, когда все проблемы рассосутся сами собой.
Обстановка в крошечной прихожей убогая, как и во всём остальном доме, за исключением одной из моих синих глиняных ваз в углу. Поставленные в неё терновые цветы увядают. В нише в стене кувшин с водой, в котором плавают две морские звёздочки. Их мерцание то ослабевает, то становится ярче при каждом глотке. Это единственный источник света. Ни одну из стеклянных ламп, которые мастерит Эмрик, не зажгли этой ночью. У нас траур.
Я пережёвываю каждый кусочек пищи так, словно ем в последний раз.
С этим чувством я познакомилась, когда мне исполнилось восемь.
Я чавкаю слишком громко. Провожу стальной ложкой по столу, чтобы замаскировать звук.
Папа бросает на меня строгий взгляд.
Я замираю.
Вновь воцаряется тишина. Она закипает.
Боль резко пронзает ладонь. Рука соскальзывает. Я хватаю ложку, но лишь рву бумажную тарелку пополам, рассыпая драгоценный фиолетовый рис. Ложка бесцеремонно падает на пол.
– Там был всего один… – начинаю я и осекаюсь. У мамы на лице выражение то ли жалости, то ли разочарования. – Даже до того, как я вмешалась, только один. Из-за шторма. – Боль продолжает пульсировать в пальцах, волдыри покалывают, грозя лопнуть. – Я отпустила его не специально. – Я стараюсь, чтобы голос звучал ровно. – Его челюсть лежала на плече Эмрика. Зверь был здоровенным. Я не могла… не хотела, чтобы Эмрика ранило ещё сильнее, – заканчиваю я вяло.
Мама смотрит в пространство между нами. По её лицу непонятно, о чём она думает. Когда я вернулась, Лирия опять кашляла, и мама была слишком занята заботой о ней, так что мне пришлось заняться Эмриком.
– Лила, – говорит папа. – Что тот фармацевт сказал нам на прошлой неделе?
Мамина грудь вздымается и опускается. Она заправляет каштановую прядь назад. Волосы, как всегда, разделены пробором посередине, что зрительно вытягивает круглое лицо. Татуировки колечками повторяют линию роста волос и заканчиваются на висках.
