Эф замедляет шаг.
— Смерти нет, Матвей. Ты весь мокрый. Иди домой.
Он хотел бы, чтобы слова прозвучали мягко, но «болтун» пережевывает и выплевывает их как приказ.
Матвей широко распахивает свои мутно-голубые глаза и заливается визгливым смехом, обнажив зубы, гнилые и длинные, как у лошади. Потом скулит и присаживается на корточки. Возит костлявым пальцем по мокрому яркому мрамору:
— Ты видишь, какого цвета на самом деле земля? Видишь, какого цвета на самом деле?
— Иди домой, — повторяет Эф. Потом выключает «болтуна» и добавляет: — Я вижу.
клео: зачем ты так
— Внутри тебя звучат голоса, — шепчет Матвей, и его взгляд на мгновение проясняется. — Чужие голоса, да?
— Да. Конечно.
— Это демоны! — Матвей обхватывает руками колени и качается из стороны в сторону. — Это демоны. Отключить. Демоны. Отключить. Демоны. Отключить…
отключить соединение
вы действительно хотите отключить соединение с социо? да нет
подтвердите:
эф: да
внимание: в режиме отключенного соединения вы не сможете видеть список своих контактов в социо, общаться в социо, получать информацию в социо и обмениваться ею с другими пользователями социо. Отключить соединение?
да нет
внимание: в режиме отключенного соединения вы не будете являться активной частью социо. Отключить соединение?
да нет
Да.
Вы больше не находитесь в социо.
Не волнуйтесь, вы в любой момент можете восстановить соединение с социо.
Внимание: не рекомендуется прерывать соединение с социо более чем на 30 минут. Если вы не восстановите подключение самостоятельно, принудительное подключение к социо будет произведено через 40 минут.
Зеро
…Я просто хочу быть как все. Не хочу брать на себя слишком много. Хочу быть как все. Не сейчас, так потом. После Паузы.
Эй, ты! Эй, ты там, в будущем! Я надеюсь, ты действительно будешь. Я надеюсь, ты будешь мной. Я надеюсь, я буду. Если ты — мое продолжение, если я — это ты, прости меня за этот дурацкий инкод, доставшийся тебе от меня… Лично мне он испортил жизнь, но я очень надеюсь, что ты как-то справишься. Что я как-то справлюсь там, в будущем. Лет через восемь… Ведь тебе сейчас восемь?
Наверное, это трусость. Это бегство. Это нечестно. Но если ты будешь, если ты есть, прости меня за то, что я скоро сделаю. Прости, если я испортил тебе (или нужно писать «себе»?) настроение. Прости, если я создал тебе (ха-ха, себе!) проблемы. Я хочу, чтобы ты меня понял. Я собираюсь убить себя — да, да, прости меня, снова прости, так ведь нельзя говорить, я должен сказать иначе. Я собираюсь «временно прекратить свое существование», «сделать паузу», но ведь я не дурак, я ведь знаю: это у них у всех паузы, а у меня может быть просто «стоп». Так что если ты есть, если ты будешь — тогда сжеч[4], это наша с тобой победа, это значит, что мы — как все. Я как все. Я — частица Живущего.
Ну а если тебя не будет, если тебя просто нет, если меня больше нет — если я исчезну, умру навсегда, как это делали раньше, до рождения Живущего… Ну, тогда я — ошибка природы. Генетический сбой. Болезнь. Фурункул на теле Живущего. И тогда без меня будет лучше. Будет правильней. Будет проще. Одним словом, чем бы это ни кончилось — все равно будет лучше, чем сейчас…
Я всегда хотел быть как все. А они делали меня богом. Они делали меня чертом. Они делали меня подопытной мухой. Они делали меня очень опасным. Они сами не знали, что делали.
Они загнали меня в угол. Они оставили меня совсем одного.
Сегодня он снова придет. Эф, человек в маске. Искать изъяны, задавать подленькие вопросы, копаться во мне, как в груде бесхозных вещей.
И тогда я сожгу себя. Пусть они все посмотрят, как горит чудо-сол— нышко!
Я уверен, ты хочешь понять. Если ты — это я, ты, конечно, захочешь понять… я ведь очень хотел.
Я напишу тебе все, что знаю. Потому что тебе это нужно.
Потому что мне нужно знать. Мне нужно будет все знать.
Мою мать звали Ханной. Я не стану писать, что ее больше нет, потому что так выражаться нельзя. Потому что она конечно же есть. Она продолжает жить дальше… Я лишь напишу, что я скучаю по ней. Скучаю так, будто ее больше нет, — с тех пор, как на Фестивале Помощи Природе она зашла в зону Паузы.
Ханна было ее текущее имя. Ее вечное имя — Мия-31, но оно мне не нравится, похоже на марку стиральной машины. Ей оно тоже не нравилось, она всегда представлялась Ханной. Каким именем ей нравится представляться сейчас, я не знаю. И знать не хочу.
У нее была очень светлая кожа. Светлая и чистая, до прозрачности, у глобалоидов такая редко бывает.
Ее глаза были бархатистыми, как крылья бабочки-шоколадницы.
На ночь она всегда пела мне колыбельную — ну, эту, старинную, про зверей, она еще входит в комплект программ «Детство Живущего». Инсталлируется года, кажется, в три. Ты наверняка ее помнишь:
Спит косуля, спит баран,Спит овца и спит варан,Спят корова, тигр и слон,Снится им печальный сон.Снится темная вода,Снится горькая беда,Снится лодка без гребца,Снятся тени без лица…
Мне было уже почти девять лет, но я всегда просил песню. Я отказывался без нее засыпать. Ханна говорила, что это неправильно, что таким большим детям не поют песни, такие большие дети вообще не должны жить с матерью, они должны жить в интернате, а там колыбельных нет.
— Но я ведь живу с тобой, — говорил я.
— Со мной, — соглашалась Ханна.
— Тогда спой.
И она пела. У нее был красивый голос:
Воют волки в тишине,Тихо плачет кот во сне,Конь храпит, и стонет слон,Снится им печальный сон.Снится темная вода,Снится горькая беда,На холодном берегуЗвери спят, а дни бегут…
— Ты ведь не отдашь меня в интернат? — спрашивал я.
— Не отдам, — говорила Ханна.
— И мы с тобой всегда будем вместе?
— Так не бывает, родной, — говорила Ханна.
Она не называла меня по имени — позже я понял, почему: оно пугало ее, оно заставляло ее заглядывать в пропасть, в ничто, в белую пустоту, обведенную черным кружочком… Она не называла меня Зеро. Она называла меня просто — Родной.
— Почему? — хныкал я. — Почему бы нам не быть всегда вместе? Ведь мы же бессмертные? Давай мы просто договоримся: когда кто-то из нас умр…
— Родной!
— Я хотел сказать, когда кто-то из нас временно перестанет существовать, то другой потом просто отыщет его, и все останется как раньше.
— Так не бывает, Родной, — качала головой Ханна.
Так не бывает. Она оказалась права. Я не верил в ее правоту, пока Эф не согласился свозить меня к ней. Толстая девочка, в которую она превратилась, оказалась мне совсем не нужна. Я ей тоже совсем не нужен.
Никто никому не нужен, дружок. Ничего, что я называю тебя «дружок»? Надеюсь, ты не сочтешь это фамильярностью? Ведь, в конце концов, я обращаюсь к себе самому. Или вообще ни к кому не обращаюсь…
— Скажи, что ты меня любишь, — просил я Ханну.
— Не стоит, Родной. — Она сразу вся как-то сжималась.
— Почему?
— Я уже говорила тебе. Живущий полон любви, и каждая Его частица в равной степени любит другую.
— Значит, ты любишь меня?
И она говорила:
— Да.
А потом добавляла чуть слышно:
— Я люблю тебя так же, как любую другую частицу Живущего.
— Ты любишь меня так же… так же, как сумасшедшего Матвея, который ходит по улице и кричит?!
Она молчала. Я злился.
— Скажи, что ты любишь меня больше всех!
Она молчала.
— Тогда пой.
И она пела:
На холодном берегуЗвери спят, а дни бегут.Дни бегут, приходит ночь,Мы не можем им помочь…
В тот день, когда я видел ее в последний раз, в тот день, когда Ханна шла на свой последний Фестиваль, она сказала, чтобы я ложился спать без нее. Она сказала, что придет слишком поздно. И поэтому споет мне песню заранее.
Дни бегут, приходит ночь,Мы не можем им помочь,Для котов и для овецПриближается конец…Только ты спокойно спишь,Мой Живущий, мой малыш,Улыбаешься во сне,Потому что смерти нет.
— Смерти нет! — бросила она, выходя.
— Смерти нет! — ответил ей я.
— Я люблю тебя, — сказала она. — Я люблю тебя больше всех.
Ей было тридцать четыре.
Еще целый год она была вправе посещать зону Воспроизведения на Фестивале Помощи Природе. Репродуктивный период официально завершается в тридцать пять.
