– Нет. Держать тебя стоит ли? Ведь если не держать, то это будет супер экстрим!
– Да, но тогда я вряд ли о нём кому-нибудь расскажу! – горько улыбнулся Евген, доказав, что и он умеет размышлять не только алогично!
9
Женька затосковал. Я это понял, едва проснулся.
Он лежал, скучно уставившись в потолок, и выпускал мощные клубы дыма, которые тяжёлыми волнами перекатывались в нашей небольшой комнатушке. Но не столько Женькина скучная физиономия стала признаком его тоски, сколько время пробуждения. А времени было всего семь, и то, что наш босс, как называл его Евген, продрал глазки в такую рань, красноречиво говорило о его ненормальности.
Вообще-то пробуждение нашей бригады происходило примерно так. Вначале просыпался я, поскольку и ложился раньше всех. Первое время я пытался поднять своих собригадников и поделиться с ними прекрасным летним утром и горячим северным солнышком, но, получив от них пару раз краткую характеристику своей незаурядной личности и несколько довольно точных адресов необходимого следования (правда, без указания того, что там предстояло сделать), мне пришлось прекратить эти поползновения. Но всё-таки я поднимал ребят. Я долго и нудно ходил из угла в угол, неназойливо брякал чайной ложечкой и негромко хрустел сухарями. А ещё мне очень нравился скрип моей кровати. Но он почему-то ужасно не нравился остальным! И вот, после пары часов моей маеты, наконец-то наступало пробуждение. Вначале из внутренностей спальника доносилось хриплое ворчание Женьки:
– Вот ведь, гад, самому не спится, так и другим покемарить не даст!
– Да спи, пожалуйста, кто тебе мешает! – изображал я полное радушие.
– Спи?! – выскакивала из спальника физиономия, со всех сторон густо облепленная рыжей спутавшейся растительностью. – Да если бы я был даже мёртвым, то и тогда хрена с два уснул бы! Это вон Евгену всё по фигу, он бы и в эпицентре ядерного взрыва заснул!
– Ну это и понятно.
– Что понятно?
– А то, что у Евгена совесть чиста. Только с чистой совестью можно спать так сладко.
– А у меня, значит, совесть подпачканная?
– Это уж тебе лучше знать. Я же могу сказать только о себе: моя совесть просто залеплена грязью – ни единого чистого пятнышка!
– И где ж это ты так вымазался?
– Да есть ещё прекрасные места на этом свете.
А Евген и в самом деле мирно почивает, абсолютно не слыша нашей довольно громкой пикировки и вызывая этим в нас, а, особенно, в Женьке зависть непонятного цвета. И Женька, оставив меня, принимается за Евгена:
– А ну, хватит дрыхнуть, раздолбай! Подъём! Ишь, разоспался, чистюля!
Евген открывает заспанные глазки и бормочет:
– Да, я люблю помыться и этим отличаюсь от тебя.
– Что-о?! – орёт Женька и выскакивает из спальника, как мурена из своей норки. – Ещё ты мне тут будешь фитюльки вкручивать!
Зря он это говорит. Откуда же Евгену знать такое заковыристое словечко. Он делает из своих глаз правильные шестигранники и спрашивает шёпотом:
– А что это такое?
Но Женька и сам точно не может объяснить смысл данного выражения и, чтобы не рухнуть фейсом в гумус, только отмахивается:
– Книжки читать нужно. И не только детективы!
– А я не только детективы читаю, я, между прочим, даже Толстого прочитал!
– Всего?! – не могу я сдержаться от удивлённого восклицания.
– Не всего, а так, кое-что.
– И что же именно?
– «Войну и мир». Первые три… как же они называются?
– Книги? – подсказал я, наполняясь уважением к человеку, совершившему такой подвиг.
– Нет, не книги.
– Главы? – уважение моё сменяется иронией.
– Да нет, не главы.
– Тогда что же? – Женька в удивлении, он даже забывает поджечь свою неизменную «соску».
– Да три страницы я прочитал, ёлки-палки! – выдыхает Евген, делая хитрую рожу, и непонятно, наивен ли он до беспредела или издевается над нами вполне осознанно.
Но сегодня Женька затосковал, и пробуждение получилось естественным и скучным.
Я молча вылез из спальника и, внимая зову организма, почопал на улицу. Очумевшие комары, всю ночь занятые тщетными поисками провизии, заметили меня не сразу, и целых десять секунд я стоял спокойно и неподвижно. Но когда несколько десятков полуметровых жал одновременно воткнулись в различные части моего тела, волей-неволей пришлось начинать танец, который со стороны наверняка был похож на самый скверный брейк-данс или на лихо исполненную пляску святого Витта.
Я влетел в комнату, во всё горло благословляя милую природу и расчёсывая всеми пальцами зудящие места укусов.
– Как там? – выпустил Женька облако табачного дыма, сопоставимое по размерам и едкости со всеми дымовыми выбросами Северной Магнитки.
– Здорово! – потянулся я. – Кажется, гроза будет.
– Гроза? – подскочил радостно Женька. – Так это то, что нам нужно!
– А как же мы будем в грозу работать? – изумился Евген. – Нас ведь может убить!
– Не бойся, Евген, убить тебя никто не сможет. Кроме меня. А сегодня у нас будет выходной. Серёга, заводи братишку, мы едем на Харьягу!
– На Харьягу?! Да ни за какие деньги!
– Ну что ж, как хочешь. Нет, так нет. Просто я подумал, а вдруг мы там найдём белую «девятку»? Ведь она, сдаётся мне, оттуда ехала.
10
Мы возвращались с Харьяги на предельной скорости, пытаясь вырваться из горячих объятий грозового фронта. Со всех сторон лохматые огненные плети стегали нагую тундру, а громовые раскаты заглушали не только рёв двигателя, но даже шелест мыслей в голове. Евген, находящийся в салоне братишки, просунул голову к нам в кабину и при каждом взрыве грома вскрикивал так тонко, будто его оскопила шаровая молния.
Я же не мог насмотреться на это великолепие. Вообще для меня гроза – это самое грандиозное зрелище! А ещё я ощущаю всем своим существом, как подпитываюсь энергией от каждой молнии, и, чем ярче и дольше плавит воздух огненный жгут, тем легче и бодрее становится у меня на душе и в теле. И я уже вовсе позабыл, что не нашёл на Харьяге ни белой «девятки», ни, тем более, её хозяйки, я был весь во власти стихии, я был в ней целиком!
Два часа ночи, а я ещё не сплю. Нет, жаркий факел любви не поджаривает моё сердце, и оно, дымясь и кровоточа, не пытается умчаться к той, чьё сердце, по-видимому, совсем-совсем холодно, по крайней мере, ко мне. Нет, во мне, кажется, уже всё перегорело, и упрямые стрелы логики безжалостно продырявили трепещущую душу, ловко и надёжно приколов её к стенке реальности. Я почти спокоен, но всё-таки в два часа ночи мне не спится. Да нет, всё вру, я бы с радостью заснул, но мне этого сделать НЕ ДАЮТ!
За тоненькой стеночкой, где находится вторая наша комнатка, в которой мы оборудовали кухню, сидят два алкаша и пытаются разговаривать шёпотом и слушать музыку на минимуме громкости. Но, вероятно, вы и сами понимаете из собственного опыта, что даже шёпот может быть громче рёва голодного верблюда, если шепчущий изрядно «примет на грудь», а два моих коллеги нынче, что называется, дорвались! Да, конечно, они пьют только пиво, но его так много, что в нём можно утопить небольшое оленье стадо вместе с пастухами, их семьями и собаками! Плюс ко всему, в этом пиве столько градусов, что правильнее было бы его назвать слегка разбавленной водкой. Что там говорить, алкоголь – это гадость, от него, в конечном итоге, всегда только проблемы и вред. Да что я буду вам тут парить мозжечки, вы прекрасно это знаете и сами. Потому и любите опрокинуть пару-тройку стопариков и запить их пивком. Правда?
Итак, я героически пытался заснуть. И мне это почти уже удалось, но внезапно в кухоньке наступила тишина, а потом с нежным скрипом начала открываться дверь. В светлом прямоугольнике дверного проёма показался Евген. Он осторожно двинулся вглубь комнаты, держа в вытянутой руке какой-то листочек. Посредине комнаты Евген зацепился за стул и грузно перевалился через него, издав при соприкосновении с полом звук, с которым бетонные плиты сваливаются с кузова неисправного самосвала. Громко сказав самыми простыми словами, что он думает об этом стуле, этой комнате и этой стране, Евген, кряхтя, поднялся и уставился в листок. Мне стало ужасно интересно, что же у него там такое, но я всё же остался лежать неподвижно, не показав, что не сплю. А в дверном проёме появилась волосатая всклокоченная голова и зашипела:
– Ты что, придурок, тише не можешь? Серёгу разбудишь!
– Да нет, он крепко спит, – оторвался Евген от своей бумаженции и, покачнувшись, завалился на стол. Стол радостно вздрогнул и весело сбросил с себя на пол всё, что на нём было. А было на нём немало, в том числе и посуда, которая жизнерадостно забрякала по половицам.
– Идиот! – снова раздалось шипенье, но теперь оно было громче и походило на вздох больного паровоза. – Идиот! Ты же разбудишь не только Серёгу, но и всю охрану буровой!
