Хитров рынок был местом с очень плохой репутацией. Добрая надзирательница предупредила меня, чтобы я не принимала от этих женщин, если они предложат, чай или еду. Она обещала сделать всё возможное, чтобы меня перевели отсюда поскорее.
Камера была полна женщин, молодых и не очень, некоторые были хорошенькими, другие — с большим количеством косметики, но все они были очень добрыми. Они тепло меня приняли, каждая старалась, чтобы я чувствовала себя как дома. Они указали мне койку и предложили угощение. Но я просто не могла отвергнуть их доброту, хотя была очень усталой и решила как можно скорее лечь спать.
Поздно ночью, когда все успокоились и уже лежали на своих койках, дверь открылась, и грубый голос выкрикнул:
— Татищева, соберите вещи и выходите.
Вероятно, добрая надзирательница сдержала свое слово и вызволила меня из этой инфицированной камеры, но было трогательно слушать, как мои новые знакомые реагировали на требование надзирателя. Все они собрались вокруг меня и не хотели дать меня потревожить. Мне они все были очень милы, но я знала, что надо уходить. Я поблагодарила их за доброту ко мне, но объяснила, что попала сюда по ошибке вместо трудового крыла, где должна была находиться до отправки в ссылку. Это успокоило их, и они отпустили меня, хотя и неохотно. Уже глухой ночью я попала в свою камеру, где из знакомых оставалась только Ванда, рассказавшая мне все последние новости. Князь Голицын уехал в ссылку два дня назад с тем же конвоем, что и Катя. В соседней камере было несколько новеньких, в том числе Катя Мансурова, девочка, с которой я вместе брала уроки, когда нам было по 15 лет. Другой была княжна Львова, которую я тоже знала. Следующий конвой собирался через три недели. Вероятно, я попаду в него, поскольку пропустила свой.
У меня не было возможности поговорить с Катей Мансуровой — нам не разрешалось ходить в соседние камеры. Она тоже была приговорена к трем годам ссылки на Урал, но должна была ехать с конвоем после меня. Потом мы услышали, что князь Голицын так и не уехал. Его вызвали вместе с остальными заключенными, но потом выкликнули его имя и приказали вернуться в камеру. Почему, — никто не знал.
Глава девятая. НА УРАЛ
Наступил день моего отъезда. Когда мы прощались, Ванда сказала мне:
— Знаешь, ты будешь в том же конвое, что князь Голицын. Если у тебя будет возможность, передай ему от меня привет и скажи, что я хорошо знала его брата Владимира, который теперь живет в Лондоне.
Я обещала, что постараюсь, но боялась, что это будет не так просто. Заключенные не имели контактов друг с другом, особенно во время переездов. Прежде чем я покинула тюрьму, пришла милая тетя Нина, чтобы попрощаться. Ей разрешили сойти, и она надела мне на шею маленькую сумочку с деньгами, потом благословила, и мы поцеловались на прощанье.
Поездка на вокзал была очень тяжелой. В кузов набили так много людей, что жара и духота были ужасны. Сзади было небольшое окошко, но воздух почти не проникал в него. Люди, собравшиеся на станции, чтобы пожелать нам всего хорошего, были испуганы нашим бледным и замученным видом, когда мы один за другим выходили из «воронка». Я увидела в толпе тетю Нину, Ику и Мару, но нам не разрешили остановиться. Я только могла смотреть на них из окна поезда. Все кричали, старались, чтобы их услышали, прощались и плакали. Прозвонил звонок, и поезд тронулся. Я смотрела на столпившихся людей и пыталась улыбнуться Ике и тете Нине. Для Мары это было слишком тяжело, я видела, как ее плачущую увели. Я услышала, как кто-то сказал: «Уезжать легче».
Нас, женщин, было немного, а секция мужчин была переполнена. Среди женщин я увидела пожилую даму, у которой был сердечный приступ во время моего пребывания на Лубянке. Ее муж был в мужском отделении. Путешествие прошло гладко, и мы без всяких приключений прибыли в Екатеринбург, но там никто не пришел за нами, чтобы отвести в тюрьму. Поезд стоял некоторое время, но вышла какая-то путаница, и мы не могли выгрузиться. Поезду было пора отправляться, и всем нам пришлось ехать дальше. Мне нравилось ехать, я знала, что еду не в тюрьму. Я проводила большую часть времени у окна и без устали смотрела на сменяющиеся картины; спать под монотонный ритм колес было тоже приятно.
В одиннадцать утра мы прибыли в Тюмень — на конечную станцию. Нам разрешили выйти подышать свежим воздухом, и мы увидели на некотором расстоянии наших мужчин, умывавшихся у крана. Мы могли умываться в поезде, так что у нас не было необходимости в этом. Я думала о Царственных узниках, проезжавших этим путем. Они тоже покинули поезд в Тюмени и дальше, до Тобольска, ехали на пароходе. Когда мужчины закончили умываться, мы снова вошли в вагоны. Я думала о поручении к князю Голицыну, но пока его невозможно было передать. Я даже не видела его в этой огромной толпе мужчин. Когда нас всех пересчитали и мы расселись по местам, поезд отправился обратно в Екатеринбург. На этот раз конвой ждал на станции, и нас препроводили в тюрьму.
Я оказалась в довольно большой комнате с обычными деревянными нарами по стенам. Я никогда не видала такого грязного места: оно кишело клопами. От них не было покоя ни на минуту. Я села на свою койку и стала собирать их в пустую бутылку. Я решила, что на следующее утро возьму бутылку с клопами и попрошу встречи с начальником тюрьмы. Моя соседка слева согласилась, что это хорошая мысль. Заключенных не должны держать в таком отвратительном месте, что-то должно быть сделано, чтобы очистить его от клопов. Мне посоветовали завернуться во что-нибудь шелковое — клопы не любят шелка. У меня была только маленькая шелковая блузка, и я надела ее на себя, тогда хоть верхняя часть тела почувствовала облегчение. Когда мы покидали Бутырку, одна из сокамерниц подарила мне красивые бусы, сделанные из хлеба. Ложась спать в своем новом обиталище, я положила их на тумбочку, стоявшую рядом с койкой, как раз у моей головы. Когда я взяла их на следующее утро, оказалось, что они совершенно испорчены клопами.
Я попросила аудиенции у начальника тюрьмы, и во второй половине дня была проведена в его кабинет. Высокий человек стоял рядом с письменным столом. У меня в руке была бутылка, наполовину полная ужасными насекомыми, но внезапно мною овладела невероятная застенчивость. Я дала бы все, что угодно, чтобы оказаться снова в моей камере, я не знала, как начать.
Он некоторое время смотрел на меня, а потом сказал:
— Я слышал, что вы хотели меня видеть?
— Да, — ответила я, чувствуя, как кровь бросилась мне в лицо. — Мы очень мучились в нашей камере и не могли уснуть. Эти ужасные маленькие создания не давали нам ни минуты покоя.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
