Михаил выдал самую обаятельную из своих улыбок и, глядя в единственное око Лиха, как можно увереннее проговорил.
— Низкий поклон тебе, красавица, что из реки вытащила, в дом свой принесла, обогрела и спать уложила! Ты бы мне еще руки развязала, чтобы я смог тебя отблагодарить.
Кожу стянуло коркой застывшего молока, на языке и губах остался привкус чего-то сладкого, как детский лечебный сироп или подтаявшее мороженое, голос прозвучал глухо и хрипло, но великанша его услышала.
— Руки развязать? Ишь чего захотел! — пророкотала она возмущенно, так что со сводов пещеры посыпалась земля. — А отблагодарить ты меня и так сумеешь, — добавила она, кривя клыкастый рот в жуткой ухмылке. — Сейчас только решу, как тебя лучше есть: сырым или вареным.
— Ты меня не поняла, красавица, — не теряя присутствия духа, вкрадчивым голосом объяснил Михаил. — Такой подарок ты не сможешь получить, если съешь меня сырым или сваришь в котле.
— А мне никаких других подарков и не надо, — огрызнулась великанша. — Давно бы тебя съела, да уж больно ты тощий!
— От варки мясо становится нежнее, и кости мягче, — посоветовал Михаил, решив, раз не получилось ее заинтриговать, просто до последнего тянуть время. — Да и само варево, если в него добавить коренья и травы, может получиться тоже сытным и вкусным.
— И то верно! — неожиданно покладисто согласилась людоедка. — Давно я не разводила в своем очаге огня.
Она оправила полусгнившую поневу, закинула за плечо опять выпавшую из рубахи правую грудь и где-то среди хлама и обглоданных до белизны костей раскопала гигантских размеров закопченный котел, в который прямо от порога зачерпнула стоячей воды. Похоже, ее логово располагалось где-то у реки или на болоте. Потом с легкостью подняла тяжеленный котел, подвесила его на треногу и о чем-то задумалась, наморщив скрытый сальными космами лоб.
— Для того, чтобы вода нагрелась требуется хворост, — напомнил Михаил, лелея почти несбыточную надежду, что несносная бабища отправится в лес, и он, воспользовавшись ее уходом, сумеет скрыться.
Камня, закрывающего, как у Полифема, вход, он не видел, тем более что в логове кроме обглоданных костей и поживиться-то было нечем.
— Совсем меня за дуру держишь?! Я, значит, уйду, а ты дашь деру?
Единственный глаз Лиха налился кровью, клыки зловеще блеснули в полумраке пещеры, обвислые груди угрожающе затряслись.
«Такие титьки, пожалуй, вместо пращи или дубинки использовать можно. Под такую неровен час угодишь, зашибет и фамилии не спросит».
— Я бы честное слово дал, — заверил ее Михаил.
Пока нерадивая хозяйка пещеры копошилась, разыскивая давно заброшенный за ненадобностью котел, он сумел освободиться от пут, тем более что гнилые ремни поддались на раз, и дотянулся до заветной дудочки, чувствуя, как магия, согревая, течет по жилам.
— Да я тебя сейчас сырым съем вместе с костями! — пригрозила людоедка, опрокидывая котел и бросаясь к своему пленнику.
Но раньше, чем она сумела сделать хоть один шаг, Михаил, который успел подняться на ноги, завел забористый наигрыш, заставивший ее пуститься в безудержный пляс.
— Да что ты такое творишь!? — возмущалась она, притоптывая по мокрому полу плоскими босыми ступнями, на пальцах которых, помимо кривых почерневших когтей, рос мох и даже, кажется, притулились пара поганок.
— А ну прекращай, кому сказала! — грозила она костлявыми ручищами, которые вместо того, чтобы дотянуться до черепа и навести морок или попросту схватить пленника, то упирались в бока, то задорно отбивали ритм, то вздымались вверх и разлетались в стороны.
От ее тяжелой поступи пещера ходила ходуном, а обглоданные кости гремели не хуже трещоток и погремушек. Каждый шаг, который Великанша вдавливала в земляной пол не меньше чем на полметра, сплющивая пожелтевшие черепа и превращая в прах берцовые кости, отзывался стоном в опасно нависающих гулких сводах. Когда ей приспичило выбивать дроби и вить веревочку, по стенам пошли трещины.
Михаил, не снижая темпа, убедился в сохранности рюкзака и стал пробираться к выходу, обходя по широкой дуге вскидывающее ноги и кружащее по всей пещере Лихо. Великанша злобно зыркала на него из-под совсем растрепавшихся патл единственным глазом, клацала зубами, но ничего не могла с собой поделать. Руки и ноги ее не слушались, вовлеченные в пляску. Волосы вставали дыбом, то и дело заслоняя обзор, так что она несколько раз врезалась в стены. Груди так и подскакивали туда-сюда, то оглушительно хлопая ее по спине, то отбивая барабанную дробь по впалому животу.
Она ревела и завывала на все голоса, сотрясая нависавший все ниже свод, но наигрыш ее все равно доставал. Она попыталась преградить Михаилу дорогу к выходу, но опять промахнулась и, оступившись, угодила ногой в котел, проехалась на мокрой земле и со всего маха врезалась в стену, продолжая рефлекторно подергиваться всем телом.
— Да чтоб ты провалился! — прорычала она в изнеможении. — Не будет тебе удачи в пути, и в жизни счастья не будет!
Она собиралась изрыгнуть еще какое-то проклятье, но в это время потолок пещеры не выдержал и рухнул, погребая ее под своей толщей. Михаил, который уже почти добрался до входа, едва успел увернуться от града летящих сверху обломков, не чуя под собой ног, вылетел наружу и помчался куда глаза глядят по болоту, подальше от этого проклятого места.
Каждая кикимора свое болото хвалит
Хотя Михаил не мог похвастаться навыками Андрея и его коллег, которые в силу профессии разве что за редкими экспонатами в трясину не ныряли, но на болотах он бывал и о том, как себя вести, имел представление. Вот только одно дело знать, а совсем другое — применить эти знания на практике, когда и без того зыбкая и неустойчивая почва уходит из-под ног, занимая пустоты обрушившейся пещеры, а в поисках опоры приходится вспоминать навыки незабвенного Мюнхгаузена, у которого и волосы были подлинней, и фантазия побогаче.
Когда Михаил остановился, кругом простиралась непролазная топь. Моховое кочки и поросшие рогозом и осокой заводи, перемежались с заполненными стоялой водой бездонными чарусами, которые прятали свой ненасытный зев под малахитовой зеленью или маскировали нарядными цветами пушицы.
Кривые березы и осины, цеплявшиеся корнями за бесплодную почву редких островков, выглядели куда более измученными, чем их дальние родственники в постоянно терзаемой суровыми арктическими ветрами тундре. И даже россыпи клюквы и морошки на взгорках и у древесных корней казались обманом, созданным, чтобы заманить и погубить. А повисшие на ветвях и стелющиеся по земле клочья тумана не просто прятали гнилую изнанку этого царства тлена, а создавали мороки и наваждения, тоскливо-навязчивые и сбивающие с пути.
Не случайно в людском мире болота
