Бессмертным и еще свои условия тут диктовать смеет. Месторождениями да приисками заманивает.
— А что ж к геологам да нынешним управляющим компаний не пристроил? Неужто никто твоим дочерям не приглянулся? Ни один в их сети не попал?
— Да как тут попадешь, когда геологи эти почти все сплошь атеисты! — пожаловался Болотник. — На них морок наводишь, а они в упор ничего не видят! А все эти нынешние управляющие компаний в тайге да на буровых ни разу и не бывали. Только в ваших каменных джунглях сидят. Барыши считают.
Михаил невольно вспомнил Андрея, который Лану сумел разглядеть лишь когда она человеческий облик приняла, что кикиморам, судя по сказкам, было недоступно, а Константина Щаславовича и вовсе видел совсем не тем, кем он на самом деле являлся.
— Но ты не думай! — набивал дочерям цену Болотник. — Мои девки не все оплошали, некоторые все-таки нашли себе путных мужей. Теперь на нефтяных вышках да на газовой трубе сидят, заботы не знают. Я не такой гордый, как Водяной, которому, видите ли, и Хозяин Нави не подходящий зять. Подумаешь, его дочь-русалку когда-то отверг, предпочтя жар-птицу, с кем не бывает. Зато какой богатый и разумный! Не то что этот любитель лягушек блаженный, за которого дурочка Лана по большой любви пошла. Хотя я бы и на такого зятя согласился. Дочерей-то у меня не счесть, это ж при мне самые любимые остались. Младшенькие. Из тех, в чьих болотах еще разведку даже не производили. А запасов там не счесть, хотя вам, людям, с вашей жадностью и на двести лет, пожалуй, не хватит.
— Ничего, мы что-нибудь еще придумаем, — заверил Болотника Михаил.
Хотя его, конечно, заинтересовало упоминание той старой семейной тяжбы между Водяным и его несостоявшимся зятем, расспрашивать Болотника о ней он не стал. Этот все переврет и исказит, как ему выгодно. Понятное дело, что, хоть и кичится он своими богатствами, а все равно Водяному завидует. Нечисть-то он более мелкая и пакостная, про которую и сказок-то приличных толком не сложили. Одни побасенки.
В крови снова разливался злой кураж. Достаточно этот пузырь со своими кикиморками натешился наглумился, пора бы и пошутить в ответ. И можно даже без магии. Михаил нащупал в кармане подаренную Анатолием Тихоновичем кремниевую зажигалку известной уважаемой фирмы. Старый военкор никак не мог запомнить, что «салага» не курит и не собирается даже пробовать. Сейчас эта зажигалка могла сыграть важную роль в намечавшемся шоу. Только бы не рванул наверняка скопившийся в яме метан. Хотя головокружения и других признаков отравления Михаил не чувствовал, а зловоние исходило от гниющих растений и самого семейства Болотника. Конечно, на болоте царствовала сырость, но торф в яме выглядел достаточно сухим.
— Приданое, говоришь? — двинулся Михаил на Болотника с видом Апломбова из старого фильма «Свадьба» по Чехову. — Сейчас проверим, на что оно вообще годится. Или это все тоже обман и морок, как и угощение.
Он чиркнул зажигалкой, и в пещере заполыхало зарево. К счастью, взрыва не получилось, из-за щелей помещение достаточно хорошо проветривалось, но эффект превзошел ожидания. Болотник, которого неплохо опалило, завопил что есть мочи и рухнул в грязь, придавив своей тушей нескольких дочерей. Остальные кинулись было к ускользающему от них жениху, пытаясь его задержать, но, наткнувшись на серебряные обереги, завопили и затрясли руками, точно схватились за уголья.
Михаил проверил не пригодившуюся ему здесь дудочку, поправил за плечами рюкзак и, расталкивая кикимор, поспешил к выходу, сопровождаемый стонами и причитаниями барахтавшегося на полу Болотника.
— Стой, куда пошел! Вернись! Сгинешь ведь! Да нет ни в Слави, ни в Нави того, что ты ищешь. Сам Бессмертный не знает, где теперь она, он мне сам сказал, и никто не знает!
Михаил не слушал старого обманщика. Над болотом уже горела вечерняя зоря, а он так и не нашел отсюда выхода, а поскольку ночевать в этом поганом во всех отношениях месте он не собирался, то, раздобыв слегу, пошел наугад, стараясь хотя бы вспомнить дорогу, которой его привел сюда Болотник. Но старый плут то ли хорошо отвел ему глаза, то ли сухой путь появлялся лишь по его велению.
Михаил уже достаточно долго плутал, перескакивая, как журавель, с кочки на кочку, пробавляясь клюквой, которая оказалась вполне съедобной и даже приятной на вкус, моля лишь о том, чтобы не выйти снова к вонючей берлоге Болотника. Он высушил одежду под кумой движением и снова вымочил штаны выше колена, когда форсировал протоки вброд. Он потихоньку набирал сухие ветви и пласты торфа, поскольку подумывал о том, чтобы на одном из островков как-нибудь переночевать, а уже завтра с новыми силами либо самому сориентироваться на местности, либо уже обратиться к помощи духов.
Однако в это время впереди между хилых берез и дрожащих без ветра осин мелькнул виденный на переправе пестрый мех, и в тот же миг женский голос откуда-то зычно позвал:
— Арысь! Арысь!
Арысь-поле! Дитя кричит,
Дитя кричит, пить-есть хочет.
Арысь-поле
По болоту, петляя между проток и перепрыгивая с кочки на кочку, пробиралась рысь. Великолепно приспособленные для прыжков задние лапы с легкостью и завораживающей грацией переносили поджарое гибкое тело через протоки. Усы настороженно топорщились, ноздри трепетали, втягивая воздух, а треугольные уши с кисточками внимательно поворачивались из стороны в сторону, слушая доносящийся все отчетливей женский голос.
— Арысь-поле! Дитя кричит,
Дитя кричит, пить-есть хочет.
Сколько Михаил ни напрягал память, значение этой странной формулы он вспомнить не мог. Впрочем, вряд ли за ней прятался какой-то скрытый смысл, поскольку возглас вскоре прервался громким плачем голодного младенца. Услышав этот отчаянный зов, который редко когда себе позволяют маленькие звереныши, рысь сначала остановилась, как вкопанная, облизывая языком ноздри, видимо, узнавая запах, а потом перешла на бег, и вскоре ее пестрый рыжеватый мех в осеннем лесу сделался неразличимым.
Насколько Михаил разглядел, это была самка, и ее соски набухли молоком, явно предназначенным для неведомого дитяти. Хотя сородичей пестрой красавицы уважительно именовали не иначе, как зверь лютый, распространяя это определение и на барсов, и на дальневосточного леопарда, рысь издревле считалась на Руси покровительницей материнства.
Враждебности в ней Михаил не ощущал, разве что не мог понять, откуда здесь, в чертогах предков, где и букашек-таракашек не отыщешь, взялся живой зверь. Да и зверь ли вообще? В краткий миг, когда рысь, пробегая мимо, обернулась и настороженно глянула на Михаила, он различил на мохнатой звериной морде совершенно человеческие, наполненные болью и страхом глаза. А еще неподдельная горечь
