Таким образом, майор, который перед лицом тяжелого сопротивления противника вывел бы свою часть с их позиций, в худшем случае удостоился бы выговора. Но генералы подлежали понижению в должности и снятию с постов только за то, что просят отхода. Насколько я знаю, это никогда не случалось с тридцатитрехлетним майором!
Как ожидалось, ничто не случилось, и к лучшему. Мой полковник был счастлив, командующий 338-й пехотной дивизии был доволен, а так как начальник штаба IV полевого корпуса Люфтваффе был близким другом моего полковника, он также был удовлетворен.
Как позже стало очевидным, оборона Ле Тилло, подхода к тоннелю Бисан, была теперь обеспечена на многие недели. Сегодня тоннель больше не существует. В 1945 году он был взорван. Теперь там широкая дорога через перевал.
Вместе с несколькими другими частями, включая 40-й пулеметный батальон, мы сформировали легкий, но, как мы вскоре поняли, довольно сильный фронт против наших алжирских «друзей». Меня назвали командующим немецких сил, оборонявших Ле Тилло. Грёзер хорошо объясняет ситуацию:
«В течение всего октября французы многократно с упорством пытались пробиться к воротам перевала Бисан. Они не смогли достичь никакого достойного упоминания успеха. Напротив, после того, как им удалось отодвинуть части 338-й пехотной дивизии от перевала Менил, они снова были отброшены с этой горы контратакой 308-го гренадерского полка. Рамоншамп, деревня прямо на северо-запад от Ле Тилло, за недели сражений переходила из рук в руки более десяти раз»[38].
Говоря об успешной обороне Ле Тилло, я считаю, что 308-й гренадерский полк внес значительный, возможно даже решающий, вклад в ее успех. Что касается возвращения перевала Менил, нужно отметить следующее: перевал Менил, на высоте 621 метр, расположен к северо-востоку от одноименного небольшого городка, на дороге Ле Тилло — Корнимон. В сражении была взята не эта, проходящая через перевал дорога, а высоты над ней. В общем контексте это было, конечно, не особо важное достижение, но оно было упомянуто в сообщении ежедневной газеты Вермахта, с упоминанием имен и так далее. Я был лично удостоен письма от командующего дивизии. Мы стали весьма скромными, как я сказал ранее, поскольку каждый, даже самый скромный, успех использовался, чтобы заставить сводку новостей Вермахта вызывать меньше беспокойства, избежать вспышки безумия верховного главнокомандующего.
Недавно я запрашивал копию соответствующего сообщения армейской газеты в Германском Федеральном Архиве в Корнелимюнстере, но оно оказалось там недоступным. Поэтому у меня есть только статья газеты нашей девятнадцатой армии об обороне перевала Менил, написанная в несколько претенциозном стиле роты пропаганды девятнадцатой армии. Единственное истинное утверждение в ней — то, что я и мой адъютант были ранены артиллерийским огнем. Из моей головы вытащили несколько маленьких осколков, несколько других были удалены годы спустя.
Дни в Ле Тилло были весьма приятными. Моя резиденция как командующего была в гостинице в центре города, но мой настоящий командный пункт был расположен в западном конце города, рядом с шоссе № 66. Оба здания на момент написания этих строк сохранились без всякого изменения. Маленькая стена, на которой застряло штурмовое орудие, бывшее временно под моим командованием, в 1976 году все еще несла следы попыток машины слезть с нее.
Основным оружием, обеспечившим успех нашей обороны, была спаренная 20-мм автоматическая пушка 40-го пулеметного батальона. Городок Ле Тилло располагается в долине. Для каждой попытки наступления к нему противник должен был спуститься вниз с высот напротив, которые, к счастью, были покрыты лишь низким кустарником. Когда две спаренные зенитные пушки открывали огонь своими разрывными снарядами против очевидного нападения, боевой дух нападавших быстро исчезал!
Мое присутствие на главной полосе обороны было почти всегда необходимо, потому что артиллерийский обстрел по обе стороны главной дороги часто вызывал панику у молодых солдат этого отдельного подразделения автоматического оружия. Они выпрыгивали из своих стрелковых ячеек и искали укрытия в дальних домах позади города. Каждый раз они несли особенно высокие потери, потому что французская артиллерия стреляла долго и по большим площадям. Прискорбно, унтер-офицеры этой части, которая обычно не принадлежала нашему полку, не были особыми героями. Сильное командование, необходимое в сражении, не было у них в достатке. Однако алжирцы сражались против нас без всякого успеха до того дня, когда нас сменили.
Кроме ответственности за оборону города, как командующий я также чувствовал определенную ответственность за французское гражданское население, у которого, понятно, не было более горячего желания, чем видеть, как мы исчезаем в восточном направлении позади гребня Вогез.
Мэр Ле Тилло, чье имя — Шарль Кунэ — случайно напоминало мое, был разумным партнером в любых переговорах об официальных вопросах. Не было никакого языкового барьера, тем более что мой адъютант, бывший главным дилером в Баден-Баденском казино, говорил на превосходном французском языке.
После войны издательством «Пабель» была выпущена небольшая книга, названная «Последняя битва в Вогезах». Автор, В. Борхер, упоминал усилия моих сменщиков в Ле Тилло в эвакуации гражданского населения. Наши сменщики были из 269-й пехотной дивизии под командованием генерал-лейтенанта Ганса Вагнера (Ia был майор Швутке). Неоднократно во время последующей борьбы в Эльзасе я служил под начальством Вагнера — непосредственно и как командующий приданной части. История, которую он мне рассказал, иллюстрирует климат командования во время сражений в Вогезах.
К тому времени, когда Вагнер решил эвакуировать город, наша девятнадцатая армия перешла под командование группы армий «Оберрейн»… которой лично командовал рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер. В своих усилиях по спасению гражданского населения в окрестностях Ле Тилло и Вагнер, и Швутке следовали неофициальным правилам. Запросив у генерала авиации Эриха Петерсена, командующего IV полевого корпуса Люфтваффе, разрешения вступить в контакт с французскими войсками относительно эвакуации гражданского населения, Вагнер получил типичный ответ. «Я не могу и не должен дать свое одобрение, Вагнер», — кричал Петерсен. — «Мой Бог, разве вы не понимаете? Я должен буду представить письменный отчет Гиммлеру, если я сделаю это. Вы знаете, что это означает?»
В таких вопросах солдаты на линии фронта должны были действовать на свой страх и риск. Гиммлер сидел в своем штабе в Триберге. Почему нужно было подсовывать ему под нос то, что кто-то намеревался сделать на несколько сотен километров далее на запад, а именно выполнить простой гуманный поступок — защитить подвергаемых опасности гражданских лиц? История моей дивизии говорит, что немедленно после принятия мною моих обязанностей командующего, не спрашивая никого, я послал французскую медсестру на велосипеде, чтобы она обратилась к французскому командующему наших алжирских противников с просьбой прекратить огонь на определенное время так, чтобы можно было доставить бакалею. На это время мы предложили воздерживаться от любой враждебной деятельности. Я также предложил передать обитателей приюта и дома престарелых на главной улице. Добрая медсестра выполнила ее обязанности по своему обычаю и возвратилась с положительным ответом, как и ожидалось. Соблюдались интервалы прекращения огня, и все военные действия останавливались. Я уверен, что французы также придерживались соглашений по этому пункту, но мне отказали в транспорте для детей и пожилых, включая медперсонал. Я не мог допустить появления французов с колонной грузовиков, потому что слухи об этом могли добраться до Триберга.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
