хотите узнать, есть ли у вас рак, лучше использовать алгоритм, созданный учеными, чем расспрашивать рентгенолога, изучившего рентгеновский снимок. Простой алгоритм превзошел не просто группу врачей; он опережал даже лучшего врача. Вы могли убрать доктора, заменив его уравнениями, созданными людьми, которые ничего не знали о медицине и просто задали несколько вопросов специалистам.
Когда Голдберг сел писать следующую статью, которую он назвал «Человек против модели человека», он был явно менее оптимистичен, чем раньше, – как по отношению к специалистам, так и к подходам Орегонского научно-исследовательского института к пониманию их мыслей. «Моя статья… была отчетом о наших экспериментальных неудачах, неудачах, которые продемонстрировали сложность человеческого суждения, – писал он в более ранней публикации в American Psychologist. – После предыдущих рассказов, наполненных рассуждениями о сложных взаимодействиях, следовало ожидать, что эксперты переработают клиническую информацию. Мы наивно предполагали, что простая линейная комбинация сигналов будет явно уступать в прогнозировании интеллектуальными суждениями индивида и, следовательно, нам потребуется разработка более сложных математических выражений для представления стратегии индивидуальных суждений. Увы, этого не случилось».
Складывалось впечатление, что у каждого врача собственное представление о том, какого значения заслуживает каждая характерная черта язвы. Очевидно, на практике они не соблюдали свои же идеи, как лучше диагностировать язву, и в результате были побеждены ими же созданной моделью.
Последствия были очень серьезны. «Если эти выводы применимы для других проблем при вынесении суждений, – писал Голдберг, – то выходит, что человек по сравнению с моделью человека лишь в редких случаях имеет преимущество – если вообще имеет». Но как такое может быть? Почему суждение эксперта – профессионального врача! – уступает модели, созданной из знаний этого самого эксперта? Здесь Голдберг мог только развести руками.
«Врач – не машина, – писал он. – В то время как он всецело обладает знаниями и навыками генерации предположений, ему не хватает надежности машины. У него бывают «плохие» дни, его отвлекают скука, усталость, болезни, ситуационные и межличностные тревоги, – в результате чего повторяющиеся суждения в ситуациях с точно такой же конфигурацией параметров не идентичны… Если нам удастся снизить ненадежность человека и устранить случайные ошибки в его суждениях, мы тем самым повысим обоснованность получаемых прогнозов…»
Поздним летом 1970 года Амос Тверски по пути в Стэнфорд, где он планировал провести год, заехал в Юджин, чтобы навестить старого друга Пола Словика, с которым учился в Мичигане. Словик, бывший баскетболист колледжа, вспоминает, как они бросали мяч в корзину вместе с Амосом на своей подъездной дорожке. Амос не играл в баскетбольной команде колледжа и попадал в кольцо гораздо реже. Его бросок в прыжке больше напоминал гимнастику, чем игру. «Он бросал куда-то в сторону корзины», – вспоминает его сын Орен. И все же Амос как-то умудрился стать энтузиастом баскетбола.
«Некоторые люди любят ходить, когда они говорят. Амос любил бросать мяч, – говорит Словик, деликатно добавляя, что «он не походил на того, кто провел много времени под корзиной». Бросая мяч в корзину, Амос рассказал Словику, что они с Дэнни обдумывают некоторые идеи о внутренней работе человеческого разума, и выразил надежду на дальнейшее изучение того, как люди делают интуитивные суждения. «Он сказал, что они хотели бы найти место, где могли бы просто сидеть и разговаривать друг с другом целый день, не отвлекаясь на университет». У них были некоторые соображения, почему даже эксперты допускают серьезные систематические ошибки. И не только потому, что сегодня был «плохой» день. «Я поразился, насколько интересными были их идеи», – признал Словик.
Амос согласился провести 1970/71 учебный год в Стэнфордском университете и поэтому разлучился с Дэнни, который остался в Израиле. Они использовали этот год для сбора данных, целиком состоявших из ответов на придуманные ими любопытные вопросы. Эти вопросы были впервые представлены израильским старшеклассникам. Дэнни отправил около двадцати студентов Еврейского университета на такси рыскать по стране в поисках ни о чем не подозревающих израильских детей. («У нас в Иерусалиме кончились дети».) Студенты задавали подросткам, казалось бы, странные вопросы и для ответа на каждый давали несколько минут. «У нас был составной опросник, – говорил Дэнни, – потому что ни один ребенок не мог пройти его целиком».
Рассмотрим следующий вопрос:
В городе были обследованы все семьи с шестью детьми. В 72 семьях точный порядок рождения мальчиков и девочек был Д М Д М М Д.
Как вы оцениваете количество обследованных семей, в которых точный порядок рождения был М Д М М М М?
То есть, если в гипотетическом городе 72 семьи с шестью детьми, родившимися в следующем порядке – девочка, мальчик, девочка, мальчик, мальчик, девочка, – сколько семей с шестью детьми, по вашему представлению, имеют порядок рождения – мальчик, девочка, мальчик, мальчик, мальчик, мальчик?
Кто знает, как израильские школьники расценивали странный вопрос, но пятнадцать сотен из них предоставили ответы. А у Амоса возникли другие, столь же странные вопросы к студентам университетов в Мичигане и Стэнфорде. Например:
В каждом раунде игры 20 шариков распределяются случайным образом среди пятерых детей: Алан, Бен, Карл, Дэн и Эд. Рассмотрим следующее распределение:
При долгой игре каких результатов будет больше: типа I или типа II?
Исследователи пытались определить, как люди оценивают – или скорее недооценивают – шансы в ситуации, когда вероятность сложно или невозможно узнать. На все вопросы существовали правильные и неправильные ответы. Ответы, которые были получены от исследуемых, сравнивали с правильным ответом, и ошибки изучались для создания моделей. «Что делают люди? – говорил Дэнни. – Что на самом деле происходит, когда люди оценивают вероятность? Это очень абстрактная концепция. Что-то ведь они должны делать».
Амос и Дэнни не сомневались, что многие люди сочтут вопросы, которые они выдумали, неправильными, – потому что вопросы, или их версии, и получились неправильными. Точнее, Дэнни сделал ошибки, заметил их и начал размышлять о том, почему он их сделал. А Амос настолько увлекся как ошибками Дэнни, так и его восприятием этих ошибок, что по крайней мере сделал вид, будто ему интересно сделать то же самое. «Мы обмозговали это, и в центре внимания оказалась наша интуиция, – сказал Дэнни. – Мы решили, что ошибки, которые мы не сделали сами, нам неинтересны».
Раз они оба совершили одни и те же ментальные ошибки или испытывали искушение их совершить, они предположили – как оказалось, верно, – что большинство других людей тоже их совершат. Вопросы для студентов в Израиле и США, на подготовку которых соавторы потратили год, были не столько экспериментами, сколько маленькими спектаклями. Вот, смотрите, что неопределенность человеческого разума творит
