Вам невозможно понять, что такое отчаяние. Я сам, несмотря на мою просвещенность, не имел бы об этом никакого представления, если бы на-днях наследник моей доброй хозяйки не стал угрожать мне за то, что я разбил какой-то фарфор, посадить меня после ее смерти на цепь до конца моих дней. Из-за одного предвидения этой жестокой участи во мне произошло какое-то смешение скорби, негодования, чувства беспомощности, отвращения к жизни, что и является, повидимому, приблизительно тем, что люди называют отчаянием.
У людей есть еще тысячи других повседневных огорчений. В результате своих знаний они на все реагируют. Но самая жестокая из их пыток — это зависть к благополучию других, завистливое желание возвыситься и господствовать, страдание из-за подчиненности, подвластности, угнетенности, приниженности. Часто эти чувства доводят их до бешенства. И в то же время их обширные познания, позволяющие предвидеть грозящие им несчастья, приводят к тому, что они сами подвергают себя страшной пытке, заставляя себя сдерживаться и притворяться веселыми перед своими угнетателями и палачами.
Что за разница между их положением и нашим естественным состоянием! Как прав был человек Руссо! Ах, братья мои, почему вы не можете чувствовать своего счастья! Я хотел бы, чтобы вы знали только это, и этого было бы достаточно, чтобы вы стали неизмеримо счастливее человека. Наоборот, если бы у вас оказались те же познания, что у меня, как бы при этом ни увеличились ваши силы и возможности, вы сделались бы от этого лишь неизмеримо несчастнее.
В самом деле, дорогие собратья, люди по своей прихоти распоряжаются вашим существованием. Ловкостью или силой они господствуют над всем животным миром. При помощи своего языка они передают друг другу самые абстрактные, самые сложные идеи. Они объединяются, не любя друг друга; но по соображениям разума они друг другу помогают. Больше того, разум заставляет их подчас использовать свои силы в интересах своих угнетателей. Все это — плод комбинации идей, которая для меня самого еще остается загадкой, но которая с их точки зрения является разумной. Благодаря этому человек владеет скипетром природы и всегда будет им владеть. Он обладает способностью строить против нас и всех других животных такие козни, которые мы никогда не будем иметь возможность обнаружить и избегать, так как даже сами люди, обладающие одинаковым разумом и возможностями, бывают одурачены другими столь искусно, что только боги (род невидимых и всемогущих существ) могли бы расстраивать их тщательно задуманные и искусно выполняемые замыслы.
Поэтому, если бы вы обладали такими же познаниями, как люди, и одновременно вашей нынешней беспомощностью, то с какой скорбью, с каким отчаянием взирали бы вы на то, как другое существо использует вас для своих развлечений и для своей пищи, относится к вам, как к плодам, как к растениям, и играет вашей жизнью! Каким ужасом проникся бы бык, когда его стали бы тащить на бойню! И в каком отчаянии были бы все особи того же вида, теперь резвящиеся на лугах, если бы они знали, что каждый день их ожидает нож мясника! Они иссохли бы от скорби, их род вымер бы. Какие стоны испускали бы несчастные овцы, если бы могли предвидеть, что мясник вонзит им однажды в горло убийственную сталь! И сами мы, как были бы мы унижены и удручены той ненавистью, которую питает к нам черный человек Африки, тем злом, которое он старается нам причинить, теми ловушками, которые он нам расставляет! Напротив, те беды, которые обрушиваются на животных в их состоянии неведения, оказывают только мгновенное действие. Они ощущают удар, но не ожидание удара, более жестокое, чем самый удар; им неизвестны унижения, горечь, стыд, ненависть. Единственное тяжелое чувство, которое они иногда испытывают, — это неопределенный страх. Ни один из их предков не мог передать им свой роковой опыт. Они большей частью не знают, что такое смерть, и не боятся ее. Вы не столь невежественны, дорогие братья. Вы чувствуете и предвидите опасность. Но намного ли вы счастливее от этого?
Все это, однако, слишком неопределенно. Я хочу обрисовать вам часть тех бед, которым подвержен наш тиран. Я хочу сообщить вам вещи, которые, несомненно, удивят вас, если вы будете в состоянии когда-нибудь их понять. Утешая вас, я утешаюсь сам. А я очень нуждаюсь в утешении после того, как стал просвещенным!
Человек причиняет самому себе больше зла, чем всем видам животных, вместе взятым. Так как его чувствительность крайне развита, то он использует ее, чтобы мучить себе подобных и причинять им страдания, как бы находя в этом утешение и развлечение[31]. Человек Руссо (произведения которого мне дала прочесть моя хозяйка) говорит, что человек добр, а люди злы. Поистине, он мелет вздор! Нет ничего более злого, чем маленькие люди или дети. Они жестоки. Они безжалостно раздирают живое существо, колют его, вырывают ему глаза, смеются над его криками, стонами и т. д. Только после того, как они становятся разумными и опытными, в них пробуждается чувство сострадания, но в старости они его снова теряют!
Взрослые люди наносят друг другу уколы другого рода и еще более жестокие, но которых вы не почувствовали бы, будь вы даже орангутанги. Это — умственные раны, наносимые посредством насмешки, иронии, издевательства. Эти духовные раны причиняют, повидимому, ужасную боль, судя по виду тех, кто от них страдает, и по той ярости, которая, как я замечал, их охватывает, когда они остаются одни. Но все это еще ничего.
Люди, хуже, чем бешеные, пользуются своим разумом, чтобы изобретать все, что только может сделать их несчастными. Прежде всего они решили, что не будут равными, что в одной и той же породе будут иметься хозяева и рабы, не имеющие ничего и обладающие всем. Затем они установили различные законы и правила, являющиеся большей частью верхом безумия, глупости или злости. Не довольствуясь этими законами, они связали себя еще массою нелепых предрассудков, которые стесняют их на каждом шагу, если они им следуют, или заставляют испытывать мучительное чувство, именуемое стыдом, если они ими пренебрегают. Наконец, для полноты извращенности, они дошли даже до надругательства над природой, объявив самые священные и естественные действия преступными, а самые ужасные — законными и священными. Попробую, дорогие братья, изложить вам каждый из этих пунктов в отдельности, уточняя их и обосновывая.
Прежде всего, как я уже отметил, они установили между собою различия, причем они и сами не знают, на чем они основаны. Но что меня особенно возмущает, что делает их поведение особенно нелепым, так это то, что их религия учит, что все люди братья, так как все произошли от одного и того же человека. Чтобы предотвратить какую бы то ни было возможность неравенства, их религия стремится объединить их как бы в одну семью, предписывает им кротость, взаимную дружбу, раздел имуществ и запрещает кому бы то ни было ставить себя выше других. Она особо запрещает низшим по силе и по знанию называть кого бы то ни было своим господином, владыкой или отцом. Люди считают эту религию святой. Они утверждают, будто ее основателем был сам бог (и я верю этому, судя по ее прекрасным заповедям). Однако они смеются и издеваются над ней. Но кто, как вы думаете, самым скандальным образом нарушает принцип равенства? Это служители этой самой религии. Некоторые из них заставляют называть себя, вопреки запрету, владыками и господами; другие, именуемые монахами, чванящиеся еще более строгим выполнением религиозных предписаний, заставляют называть себя отцами; наконец, и первые и вторые являются самой крепкой опорой тирании и деспотизма. И после этого они все же вопят против неверующих, которых называют философами. Но хотя я только обезьяна, я все же чувствую, дорогие братья, что настоящими разрушителями религии являются подобные служители; нарушая ее предписания и профанируя ее, они предлагают народам чтить эту искаженную религию вместо той святой религии, которую стали бы исповедывать все люди и даже животные, если бы она была им известна. Это религия природы, ставящая людей на достойное их место, делающая их добрыми по отношению друг к другу и даже к животным. Как же эти недобросовестные служители осмеливаются выступать против своих врагов, философов? Эти последние кажутся мне во сто раз более разумными и лучшими христианами, чем они. Читая некоторые произведения человека Вольтера, я увидел, что он нападал только на злоупотребления, а что по существу проповедуемая им мораль являлась моралью Иисуса. Последняя является столь естественной, что никакое живое существо, следующее своему внутреннему голосу, не станет изобретать другую.
Итак, дорогие мои братья, те люди, которых я вижу и которые считаются цивилизованнейшими из людей, вопреки природе, вопреки своей религии, вопреки здравому смыслу, освятили неравенство — варварское, чудовищное различие между братьями.
