— Райисполком считает, что вам надо работать инструктором, — сказал Кожемякин.
— А я считаю — для пользы дела мне лучше оставаться в Улаке! — раздраженно ответил дядя Кмоль и добавил: — А известно ли тебе, что случилось с моим братом Гэвынто? С молодых лет с ним носились, внушали, что он особенный, призванный только распоряжаться и учить остальных. Он поверил этому, не хотел прислушиваться к мнению других людей. А что получилось с Гэвынто? Остался ни с чем, очутился где-то между своим народом и той жизнью, которую построил в своих мечтах… А ведь учился в Институте народов Севера, откуда вышло много по-настоящему грамотных людей, таких, как Откэ.
Кожемякин отодвинул чашку и тяжело поднялся.
— Хорошо, — сказал он на прощанье. — Я передам наш разговор райисполкому и райкому партии. До свидания.
— Счастливого пути, — тихо сказал дядя Кмоль, не поднимая опущенной головы.
Через две недели после этого разговора приехал сам секретарь райкома. Ринтын не знал, о чем он разговаривал с дядей Кмолем.
— Придется летом ехать в Кытрын, — объявил дядя за вечерним чаем. Нужно будет немного на курсах поучиться, а потом буду работать в райисполкоме.
У тети Рытлины на глазах показались слезы.
— И все это из-за деревянного дома, чтобы он сгорел! — запричитала она. — Жили в яранге — никто не трогал нас.
— Надо быть сознательной, — ответил ей дядя. — Кто же, как не мы сами, должен думать о дальнейшей жизни нашего народа?
— С каких пор ты стал считать себя таким умным, что собираешься думать за других? — ехидно спросила тетя Рытлина, вытирая слезы.
— А ты знаешь, что такое Советская власть? — сердито спросил Кмоль и, не дожидаясь ответа, сказал: — Нет, не знаешь. Поэтому лучше молчи!
Тетя Рытлина прикусила губу: давно не поднимал на нее голоса дядя Кмоль.
Дядя Кмоль твердо решил переехать на работу в Кытрын.
Татро уже договорился с ним, что дом временно будет занят под колхозную пошивочную мастерскую.
Ринтына беспокоила неопределенность его собственной судьбы. Ему очень не хотелось уезжать из Улакской школы: учиться в ней оставалось всего лишь полтора года. Дядя ничего не говорил ему, а первым спрашивать Ринтын не осмеливался.
С одной стороны, он чувствовал себя уже достаточно взрослым человеком, чтобы начинать самостоятельную жизнь, а с другой — ему было совестно, что дядя иногда отказывает в покупке родному сыну игрушки и справляет Ринтыну новую рубашку или камлейку.
Выждав подходящий момент, Ринтын все это сказал дяде Кмолю.
— Ты немного подожди, — вздохнул дядя Кмоль. — До лета еще далеко, время покажет, что нужно делать. А остальные глупые мысли выбрось из головы: ведь ты мне все равно что настоящий сын.
Ринтын последовал совету дяди, старался не думать о своем будущем устройстве в жизни и все внимание обратил на ученье.
54
Шли бои за Берлин. Улакцы с нетерпением ждали победы. Каждый вечер несколько десятков человек окружали в колхозном клубе черный репродуктор и ловили каждое слово диктора. И когда он умолкал, люди еще долго вслушивались, словно старались уловить из глубины черного диска отголоски далеких боев.
Встречаясь, охотники первым делом спрашивали друг друга: какие новости с фронта? А уж потом шли вопросы о припае, о направлении ветра, есть ли следы песца в тундре.
В светлые ночи Ринтын ездил на собаках в Кэнискун охотиться на нерп. Обычно с ним вместе отправлялся Наум Соломонович. Вместе с ружьем он брал с собой шахматы и часами сам с собой играл в торосах. Все его внимание было обращено на шахматную доску, и нерпы без опаски подплывали прямо к кромке припая. Когда Наум Соломонович хватался за ружье, на воде, кроме широко расходящихся кругов, уже ничего не было.
— Наум Соломонович, — учил его Ринтын, — нужно все время смотреть на воду и ждать.
— Глаза устают, — отвечал Наум Соломонович, щурясь на низкое солнце, заливавшее ослепительным светом морской лед.
— Настоящий охотник, — говорил ему Ринтын, — должен часами неподвижно сидеть на льдах и караулить нерпу.
— Хорошо, — отвечал Наум Соломонович и откладывал в сторону шахматную доску.
Однажды ему все-таки удалось убить нерпу. Ринтын в это время сидел в двухстах метрах от него, за большим торосом. Раздался выстрел и вслед за ним такой вопль, что Ринтын в испуге вскочил. "Прострелил себе что-нибудь", — думал он, перепрыгивая через ропаки.
Наум Соломонович стоял, приплясывая, у края припая и то и дело вскидывал в руке винтовку.
— Что случилось? — крикнул ему Ринтын.
— Нерпу убил! Вон она плавает. — Наум Соломонович указал дулом на воду. — С одного выстрела убил!
— Что же вы стоите? Надо скорее ее вытаскивать, пока не утонула! Где ваш акын?
— На нарте лежит… Здорово же я ее саданул!
Ринтын размотал акын, зацепил нерпу и вытащил ее на лед.
— Ну, какова добыча? — с гордостью спросил Наум Соломонович, как будто он застрелил по меньшей мере моржа.
— Ничего, — ответил Ринтын, — обыкновенный старый самец. Мясо у него невкусное.
Наум Соломонович тут же потерял всякий интерес к дальнейшей охоте и стал торопить Ринтына ехать домой.
— Еще рано, — доказывал ему Ринтын. — Поохотимся еще немного.
Но Наум Соломонович был неумолим. Он оттащил к нарте нерпу и собрал рассыпанные по льду шахматные фигуры.
Всю обратную дорогу он рассуждал вслух о своей добыче:
— Печенка, пожалуй, съедобная, поскольку она богата витаминами. А из шкуры можно сшить куртку.
— Шкура-то плохая, желтая. Волос редкий. Лучше шить куртку из шкуры молодого нерпенка.
— Нет уж, Ринтын. Как-то приятно носить на себе добытое собственными руками… Ты попроси, пусть тетя Рытлина разделает нерпу.
Обычно Наум Соломонович отправлялся домой, как только нарты достигали берега улакской косы. На этот раз он изменил своей привычке и доехал вместе с Ринтыном до самого дома дяди Кмоля.
Ринтын выпряг собак, а туши нерп оставил перед порогом, зайдя в дом за водой. Он облил головы трех убитых им нерп.
— Что ты делаешь? — с удивлением спросил Наум Соломонович.
— Такой обычай, — ответил Ринтын. — Нерпы — водяные жители, пока везли, жажда их измучила. Теперь даю им попить, а то, если я им не дам воды, дух морских зверей рассердится на меня и больше не будет удачи.
— Тогда, пожалуй, и я полью мою нерпу!
Наум Соломонович отобрал у Ринтына ковш и вылил всю воду на голову своей нерпы.
С того дня Наум Соломонович перестал брать с собой на охоту шахматы. Теперь Ринтыну приходилось уговаривать ехать домой увлеченного охотничьим азартом заведующего улакским магазином.
— Послушай, Ринтын, — сказал как-то Наум Соломонович, — не поговорить ли мне с твоим дядей как с представителем власти? Слух такой есть, что у нашего Журина руки не совсем чистые.
Ринтын понял слова Наума Соломоновича буквально и даже представил себе такую картину: заведующий торговой базой погружает в белоснежную муку свои испачканные грязью руки…
Прошло несколько дней, и действительно, приехавшая из Кытрына комиссия обнаружила под полом и на чердаке домика заведующего торговой базой целый склад. Чего тут только не было! Ящики со сгущенным молоком, мешки с сахаром, с мукой, оленьи туши, связка стеариновых свечей, несколько мешков, набитых первосортными песцовыми и черно-бурыми шкурками. Восемь чемоданов были заполнены шерстяными отрезами, шелком и новенькой, неношеной обувью.
Ринтын, заглянувший в дом, был поражен обилием всевозможных вещей, в беспорядке нагроможденных друг на друга.
— Вот жадный! — с удивлением сказал Кукы, оглядывая все это богатство.
Ринтыну стало противно. Раскиданные по полу вещи представились ему пищей, исторгнутой обратно из желудка жадного, ненасытного зверя.
Наума Соломоновича назначили временно исполняющим обязанности заведующего торговой базой.
Но даже это высокое назначение не отбило у него охотничьей страсти. Едва только он закончил принимать склады, как уже просил Ринтына заехать за ним вечером.
— Говорят, в Кэнискуне утки появились, — сказал Наум Соломонович и показал Ринтыну мешочек. — Вот немного дроби я нашел в складе.
Весенняя охотничья пора почти не оставляла времени для сна. На уроках, чтобы не заснуть, Ринтын ставил на две крайние ножки скамейку, на которой он сидел за партой, и так, раскачиваясь, потихоньку дремал. Стоило ему уснуть покрепче, как скамейка с глухим стуком вставала на все четыре ножки и будила его.
Последние дни все в Улаке жили в ожидании победы, и тем не менее сообщение о капитуляции фашистской Германии ошеломило всех.
Все стойбище мгновенно украсилось красными флагами. С моря вернулись охотники: их вызвал лучом маяка монтер Тэнмав.
