Мердок бежал не с пустыми руками, в каждой зажимал по тяжелому колесику, которые каким-то образом скрутил с ножек больничной кровати, и тут он бросил их, застав Кори врасплох. Одно колесико угодило ему в грудь, второе – в лицо, и Кори отлетел к стене.
В конце коридора Мердок распахнул дверь, которую не заперли, потому что только этой дверью и пользовались коммунары, выходя из больницы и заходя в нее в этот знаменательный день. Он выскочил на автомобильную стоянку, но на свободе оставался недолго, потому что Вон и Кори уже настигали его.
Вон сзади схватил Мердока за куртку и сильно дернул на себя, свалив с ног. Мердок крепко приложился к асфальту, но парень он был молодой и сильный, поэтому перекатился на живот, поднялся на четвереньки, а потом кинулся на санитара.
Тут в дело вступил Кори, он взмахнул дубинкой, целя в затылок Мердока. Удар пришелся по плечам, но его силы хватило, чтобы беглец отпустил Вона и повалился на асфальт.
Он уже собрался закричать, но Кори отреагировал наиболее эффективно, нанеся удар дубинкой по шее. Беглец попытался защитить шею руками, но Кори, стремясь не допустить криков, врезал от души, так что руки не спасли: с губ Мердока не сорвалось ни звука. Тут же другие коммунары окружили Мердока, и некоторые из них сдерживали Кори, хотя необходимости в этом не было. Кто-то попросил отдать дубинку, и, разумеется, Кори тут же ее отдал.
Только тут он понял, что Мердок мертв, и у него не только раздроблен кадык, но и разбито лицо. Кори Уэббер не помнил, что бил беглеца по лицу.
* * *
Дожидаясь возвращения мистера Уокера, тревожась, что он может больше не увидеть старика, а если увидит, то уже ненастоящего мистера Уокера, Тревис Ахерн без устали кружил по палате. Время от времени снимал телефонную трубку, но связь так и не починили, или выглядывал в коридор, который оставался пустынным.
Он стоял у окна, когда мужчина выбежал из больницы, преследуемый двумя другими. Первый мужчина был в уличной одежде, тогда как один из преследователей – в униформе санитара, а второй – в комбинезоне уборщика.
Двое сотрудников больницы напали на первого мужчину. Уборщик держал в руке что-то вроде дубинки. Одним ударом он свалил первого мужчину с ног, а потом принялся бить, бить, бить.
Тревис не хотел на это смотреть, но не мог оторвать глаз. Если человека били так сильно и так много, остаться в живых он не мог. Тревис никогда не видел, как человека убивали, и зрелище это, даже на расстоянии, было таким ужасным, что ему пришлось привалиться к подоконнику, поскольку ставшие ватными ноги больше его не держали.
Медсестры, охранник, другие сотрудники больницы выбежали на автомобильную стоянку. Они отобрали дубинку у уборщика, окружили избитого мужчину, словно их заботило его состояние, но на самом-то деле скрыли от глаз тех, кто, как и Тревис, мог стоять у окна.
Санитар и доктор уже катили тележку. В докторе Тревис узнал Кевина Флинна, их семейного врача. С помощью охранника Флинн и санитар уложили покойника на тележку.
Уборщик никого не интересовал. Они не собирались сдавать его в полицию.
И тот, кто сейчас подошел бы к окну, подумал бы, будто человека свалил инфаркт, и ему крупно повезло, потому что произошло это у самой больницы. Преследование и избиение уложились менее чем в минуту. Возможно, видел все это только Тревис.
Одна из медсестер повернулась к зданию и подняла голову, оглядывая окна.
Тревис отпрянул, надеясь, что успел это сделать до того, как ее взгляд добрался до окна его палаты. Наткнулся на кресло, чуть не перевалился через него, но, к счастью, просто плюхнулся на сиденье.
Не знал, куда ему прятаться.
Ждал торопливых шагов в коридоре, доктора Флинна в белом халате, охранника, уборщика с дубинкой наперевес.
Но в коридоре третьего этажа царила тишина.
Сидя в кресле, в окне он видел только серое небо. Облака казались плоскими, как выглаженная простыня.
Тревис подумал о матери, попытался представить себе, как сейчас она работает в большой кухне начальной школы «Мериуитер Льюис». Но картинка эта никак не складывалась.
Он попытался представить ее за рулем автомобиля, семилетней «Хонды» с чуть помятым бампером, направляющейся в больницу, чтобы повидаться с ним. И опять воображение подвело его.
Закрыв глаза, поднеся руки к лицу, он попытался представить себе ее лицо, и ему это удалось. И когда она появилась перед его мысленным взором, ему захотелось увидеть ее улыбку, но лицо матери оставалось бесстрастным. А глаза плоскими, как выглаженные облака за окном.
Глава 39
Фрост сидел на скамье в Мемориальном парке и вроде бы наблюдал за голубями, склевывающими семена с травы, которая уже начала увядать, становясь золотисто-серой. Такой она и уходила под снег.
Птицы расхаживали по траве, покачивая головами. По большей части темно-серые, некоторые пестрые, совсем редко – грязно-бурые.
Фрост с удивлением узнал, что почти все голуби живут здесь круглый год, хотя какая-то часть и улетает на юг. Он-то думал, что зиму в Монтане могут пережить только совы, орлы, индюшки, фазаны и тетерева.
Он провел только три дня в Рейнбоу-Фоллс и окрестностях, но уже пришел к выводу, что даже в начале октября ночи здесь холодные.
Хотя светящееся табло на здании Первого национального банка показывало, что температура воздуха – пятьдесят шесть градусов[18], Фросту казалось, что день гораздо холоднее. Одетый в джинсы, лыжную куртку и ботинки на толстой подошве, он сожалел об отсутствии кальсон. Несмотря на фамилию[19], если б ему предложили на выбор мизерную пенсию и лачугу в теплых краях или большую в паре с дворцом в снежной стране, он бы без малейшего колебания остановился на первом варианте, соглашаясь на рис, бобы и жаркое солнце.
Но в свои тридцать пять лет он сомневался, что доживет до пенсии. И могло статься, что ему бы крупно повезло, если бы ближайшие дни не стали для него последними.
Но в любом случае преклонный возраст манил его не больше, чем жизнь в ледяном замке. Судя по тому, куда катилась эта страна, большинству людей ждать золотых лет в будущем не приходилось.
Фрост уже пять минут делал вид, что голуби завораживают его, когда, наконец, на дорожке появился Даггет. Он ел мороженое на палочке.
Общего у них двоих было больше, чем различий, и обоим нравилось подкалывать друг друга. Даггет прекрасно себя чувствовал и в Монтане, и в Ки-Уэсте, и подчеркивал сей факт, шагая по парку в рубашке с короткими рукавами.
Рядом со скамейкой Фроста стояла урна, и Даггет остановился рядом с ней, чтобы, покончив с мороженым, которого оставалось не так уж и много, бросить в урну палочку и бумажную салфетку.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
