Чамбулы, даром что их застали врасплох, все равно выстроились в подобие боевого порядка и даже, понукаемые криками разодетых мурз, сами двинулись вперед. Со стороны Добрынского заорали «Москва!», клич подхватили и остальные, конные понеслись навстречу друг другу, а в стороны разбегался невеликий полон, который татары успели набрать по дороге.
Плотная масса степняков, сверкая саблями, уже не помышляла о привычном бое стрелами — теперь все зависело от того, кто искусней и яростней в рубке. Две стены, и не думая уступать или отворачивать, сшиблись в звоне железа, вытаптывая всю луговую красоту. Я, сжав зубы, смотрел, как дыбятся и падают кони, как брызжет кровь, как упавшие на последнем издыхании силятся достать врага саблей или копьем. Общий рев и лязг стоял над недавно мирным полем.
В середине свалки рубился Оболенский, пробиваясь со своими к главному мурзе и вокруг него стеной шли коломенские и серпуховские, московские и дмитровские, шли русские и уже одолевали!
— Слева! — страшно закричал Волк и я дернул головой.
Оттуда, от обоза накатывалась еще одна татарская лава, видно, передовые отряды либо не дошли, либо недостаточно увязли в бое с гуляй-городом. Вот сейчас они врежутся в бок нашим и сомнут, и стиснут меж молотом и наковальней.
Васенька требовал бросить все и бежать, но я вдруг вспомнил порушенные ульи и весь ужас в мгновенье ока вскипел и переплавился в дикую злобу, сабля сама вылетела из ножен и с криком «Москва!» я помчался навстречу врагу.
Следом загремели копыта засадного полка.
Мы врубились в татар, когда они еще не успели толком развернутся и сразу вокруг взбурлила резня и сеча. Я рубил и вертелся, Скала храпел и скалил страшные зубы, вокруг с криками бились рынды. Взвился аркан, но в толчее упал бестолково, только помешав своим и вот уже его хозяина наискось развалил саблей Волк.
Краем глаза увидел, как светловолосый мужик в полосатых портках, добыв где-то копье или рогатину, не побег в чащу, а наоборот, выскочил в самую гущу и ловко тычет острием в спины занятых схваткой татар, сшибая одного за другим с коней и добивая на земле.
Крики, топот, сбитые малахаи, залитые кровью оскаленные рожи, сверкание сабель, копыта вставших на дыбы коней, смерть и ад со всех сторон. Мужик успел свалить еще двоих, прежде чем его заметили, татарин выскользнул из свалки и развернул на него косматого коня, и тут я признал того самого Якунку.
— За мной! — не думая заорал я рындам и рванулся на помощь.
Как я уклонился от копья, не понимаю, оно скользнуло выше плеча, пропоров наброшенный на кольчугу кафтан и застряв в нем, я даже не рубанул, а отмахнулся от противника, успев увидеть злые узкие глаза, узкие усы и черную бородку, и мельком подумав, что парень слишком хорошо выбрит и подстрижен. Он бросил копье и потянулся за саблей, но не успел — я тычком вогнал лезвие ему в глаз.
— Москва!!! — переполняющая меня злость вылилась в безумном крике и вокруг тысячеголосо ответили «Москва!!!»
За спиной падал заколотый татарин, сбоку сверкнула сабля, я нырнул к шее коня, отбил другой удар, ударил Скалу бодцами-шпорами и он могучим прыжком вынес меня к той промоине, куда Якунку уже загнал татарин. Мой удар пришелся ему по плечу, не пробив куяк, но точно отсушив руку, чем мгновенно воспользовался бортник и воткнул рожон супостату в бочину.
Обратно в свалку мы врубились плотной группой, раскручивая над головой сабли и с ходу рассекли группку татар. С боков на нас сыпались удары, пару раз меня ткнули копьем, но выдержал доспех, мы же, добивая поверженных и перепрыгивая упавших ломились туда, где бился Федька и где нарастал победный рев.
Меня со всех сторон уже обгоняли московские ратные и в этом потоке я отстраненно заметил, как играет красным лезвие воздетого клинка, разбрызгивая алые капли. Волк сошелся со здоровенным детиной в косматом малахае и теперь они оба, не обращая внимания на свалку вокруг, рубились, не давая противнику выйти из схватки. Я с замиранием сердца увидел, как татарин, сверкая дорогим доспехом с насечкой золотом, схватил Волка прямо за руку с саблей и вывернул ее, но брат исхитрился левой выдернуть нож и ткнуть в только ему видимую щель. С боков сверкнули сабли и упали оба.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Но мы одолевали, и рында, свесившись с седла, подхватил Волка и вытащил его наверх. Татары еще рубились, но падали все чаще, обнажая все больше прорех в строю и вот уже самые хитрые стали заворачивать коней, чтобы уйти, утечь, спрятаться...
Рать Нурдавлета побили почти всю. Протяжно гудели трубы, подошедшие к гуляй-городу владычный и переяславский полки вступили в дело прямо с ходу и Нурдавлет, видя, что его перевес улетучился, подал назад, к броду, где его отступавшие в беспорядке воины, бросая добычу и запасных коней, напоролись на пьяных от крови ратников Добрынского.
Оболенский еще трижды водил полки, к вечеру в седле держалась едва ли половина тех, кто начинал бой утром, но поле от Пахры и версты на две на север было густо усеяно трупами. Безумный кураж, на котором прогнули вдвое сильнейшего противника, теперь, когда мы превосходили татар в числе, не оставил степнякам ни одного шанса. Рубка перешла в избиение, татар резали будто волки овечье стадо, немели руки и глаза заливало потом, но ратники рубили, рубили, рубили... Даже те, кто успел выбраться за Пахру и Оку, ушли недалеко — их чуть позже перехватили и добили рязанцы.
Воеводы с горящими глазами, в посеченных и пропоротых доспехах, залитые своей и чужой кровью, съезжались под водруженный над побоищем великокняжеский стяг. Василия Ярославича поддерживал в седле пожилой воин, не иначе, дядька князя — шурину крепко досталось по голове и его мутило и качало. Шатало и коней, стремянные сразу же взялись вываживать скакунов и оттирать их от остро пахнущей пены.
Недавние полоняники выходили из леса, некоторые истово молились, но большинство сразу включилось в работу. Старые, опытные воины привычно сбивали их в артели и направляли носить и перевязывать раненых, раскладывать костры, готовить варево, а то и обдирать трупы татар от доспехов и прочих ценных вещей.
Бросив все воинские дела на князей и бояр, я кинулся разыскивать Волка и нашел его недалече, лежащего на раскатанной по истоптанной траве кошме. Глянув на него, чуть не свалился в обморок — все мы после такой рубки не красавцы, но Волк выглядел ужасающе. Весь покрытый черной запекшейся коркой, он прижимал к голове наполовину срезанный лоскут кожи с волосами, из-под скальпа сочилась кровь и виднелись лицевые мускулы. Увидев меня, травник затянул чистую тряпицу на плече еще одного раненого и подошел поближе.
— Тяжелых ран, слава богу, нету, но вот лоскут бы срезать...
Ну да, сейчас. А потом мыкаться, затащат ему в открытую рану инфекцию или нет. Ладно, была не была. Как раз на такой случай я и собирал себе аптечку — лубки, бинты, шелковую нить, иголку и, самое главное, спирт. Набулькав свою походную серебряную чарку до краев, я подал Волку:
— Залпом.
Волк понюхал, опознал знакомое зелье, выдохнул и опрокинул в себя, я тут же вложил ему в руку глиняный стаканчик с водой. Пока он откашливался и прочухивался, я вправил нитку в иголку и залил их тем же спиртом в мисочке.
Солнце еще не собиралось падать за горизонт и света хватало, так что я скомандовал Волку взять в зубы деревяшку, рындам крепко держать стремянного, демонстративно пробормотал молитву, перекрестился и приступил.
Два раза протер спиртом руки, аккуратно отогнул лоскут кожи, проверил, не попала ли грязь и протер спиртом все вокруг раны. Видно, попал на ободранное место — Волк дернулся так, что чуть не сбросил четверых рынд, пришлось звать на помощь еще людей. Подоспевший травник протянул баклажку и на немой вопрос ответил:
— Отвар купальницы, рану промыть.
— Отвар чего?
— Купальницы, романовой травы.
Я нюхнул — вроде ромашка, ладно, поверил местному специалисту и принялся проливать срез. Волк рычал, но один из рынд крепко держал его голову, да и спирт внутрь начал свое дело, и я принялся шить. Страшно мне было еще больше, чем в сече, там махнул — и дальше, а тут надо прилаживать лоскут на место, несмотря на рывки закусившего кляп Волка, да еще унимать дрожь в руках...
