Чем ближе к лесопилке мы подходили, тем сильнее нас охватывало волнение. Но ни один из нас не желал вслух называть его причину.
Вернулся ли Шинья? Ожил ли дом на лесопилке? Или ее уже покинули все и нам предстоит сегодня ночью, одним, как бродягам, коротать ночь перед костром, жаря на нем мясо?
Если бы можно было это узнать!
Мы ускорили шаг. Скоро мы все узнаем, до цели нашего путешествия осталось совсем немного. Мы приумолкли и пошли еще быстрее. Шинья, Шинья, Шинья — это был такт, который отбивали в унисон наши сердца. Это было так странно: только в конце дня мы полностью осознали важность того, что ждет нас в конце пути. Будет брошен жребий, который определит нашу дальнейшую судьбу. Мы хотели знать, что нас ждет, и, кашляя и задыхаясь, почти бежали по снегу в гору, к лесопилке. В конце мы и в самом деле перешли на галоп. Это было, конечно, безумие так себя вести, так бездарно тратить силы, так волноваться, словно речь шла о жизни и смерти. Над нами начала смеяться даже тушка, которую Бернд тащил между двумя сосновыми ветками. Мы остановились и взяли себя в руки. Мы прислушались: на фоне ветра слышалась какая-то жужжащая песнь, низкий рокот, приглушенный горами и деревьями.
Нет сомнения! Вернулся Шинья со своими людьми. Лесопилку запустили! Это же поет пила! Пила! Она восстала из пепла. Люди празднуют день ее возрождения, заранее радуясь успеху. Это действительно был большой праздник!
Благословенное мгновение! Благословенный ветер, благословенный снег, на котором мы стояли!
Дальше мы пошли медленно, наслаждаясь каждым своим шагом. Мы больше не спешили, теперь мы были уверены, твердо уверены, что доживем в нашем убежище до теплых дней!
Когда показался двор и склад, мы остановились. Стало темнеть. Из трубы дома Шиньи шел дым, слышался приглушенный расстоянием гул множества голосов.
— Вот оно, счастье! — сказал Бернд.
— Да, — согласился я. Мы вприпрыжку помчались по склону к дому. В доме творилась настоящая вакханалия, пьянка шла полным ходом! Она поглотила нас, как только мы открыли дверь. Люди кричали, орали, рычали! Мокрые губы и влажные усы и бороды.
— Камрады! Вернулись? Ха-ха! Где вас носило?
Опрокинутая скамья, нам в рот суют горлышки бутылок. Мои губы разбиты в кровь. Мне это не нравится, я обиженно, как женщина, складываю губки бантиком и отталкиваю Шинью, который, кажется, вознамерился заглянуть мне в глотку.
— А-ах! В чем дело?
— Не надо! — Я отнимаю у Шиньи бутылку и сам прикладываю ее к губам, делаю глоток. Полощу — громко, так, чтобы все слышали, — рот и глотаю смесь водки с кровью. Кадык дергается, а я округляю глаза от удовольствия. Все смеются, да и почему им, собственно, не смеяться! Губы мои складываются сердечком. Действительно, что за глупости?
О, эти парни! Они выглядят как отравители колодцев и отпетые головорезы! Но на самом деле это честные, порядочные, прекрасные парни! Лесные люди! Охотники и горячие головы! Бродяги и задиры, но не разбойники! Здесь появились новые люди — уважаемые ремесленники — плотник, каменщик и кузнец. Приехал и еще один. Его называют не по имени, а почтительно величают Domnu inginer, господином инженером. Но пьет он так же, как и все остальные.
Что здесь, собственно говоря, празднуют? Где повод для такого безудержного разгула?
Все очень просто: празднуют то великолепное событие, что люди собрались вместе, и только для того, чтобы совместными усилиями восстановить лесопильню. И они сделают это — быстро и споро! Но все знали, что рабочий день короток, а вечер длинный. Поэтому народ загодя запасся гомерическим количеством водки и закуски. Притащили даже двух баранов. И теперь здесь началось такое, о чем не догадываются оставленные дома жены!
Это была на самом деле беспримерная пьянка. Но этих людей не так-то просто свалить с ног. Они кричали, ругались, смеялись и с грохотом колотили кулаками по столу. Когда они хрипло запели, задрожали бревна и стропила дома. Нам было нелегко выдержать такой разгул. Я видел, как Бернд, делая вид, что пьет водку, осторожно проливал ее себе за воротник. Должно быть, она сейчас ручейками струится у него по груди. Ага! Это он верно делает! Водкой он травит не свой ум, а вшей! Это умно! Очень умно! Я усваиваю его хитрость и тоже прибегаю к ней. Когда мне наливают, я подаюсь в тень и незаметно выливаю водку под хайнэ. Волосы на груди пропитались алкоголем, словно губка. На животе скопилась целая лужа. Нельзя сказать, что мне это неприятно, но ощущение все же очень странное. Я думал о том, что теперь поселившимся на мне насекомым точно придет конец, и это была приятная, даже — осмелюсь сказать — упоительная мысль. К тому же при таком способе питья мы оставались относительно трезвыми. Нет, столько водки, сколько выпили эти ребята, нам с Берндом не одолеть. Это было весьма прискорбно, но нам приходилось об этом думать. Несмотря на это, периодически приходилось глотать. Не всегда удавалось уклониться. Не получалось.
К полуночи зарезали первого барана. Вот здесь мы не отстали! Столовыми приборами служили только руки и зубы! Жир стекал на бороду. Кто так жрет?
Последний кутила, обжора, гений пищеварения, сибарит! Именно такими мы и стали в тот момент! Да-да! Мы стали ненасытными обжорами. Мы рвали баранину, грызли ее зубами, глотали мясо, не жуя. О хороших манерах мы забыли напрочь. Кто мог в такой момент о них думать? Все манеры были отброшены и забыты. Аромат свежего мяса и наша жадность слились в экстазе и вместе создали то, на чем всегда держался мир. Человек — хищное животное! Я чувствовал, как вибрирует моя глотка, я рычал, как пес. Я кусал и глотал, кусал и глотал. Единственное, чем мы отличались от зверей — так это тем, что мясо не было сырым!
Наевшись до отвала, мы руками вытерли жирные губы. Хищники в последний раз разевают свои пасти, чтобы языком облизнуть морду. Этого мы делать не стали, вместо этого мы удовлетворенно поглаживали себя по животам. Обглоданные кости бросали в печку, и они громко трещали в огне. Это сильно нас веселило.
Мы опрокинули еще по стаканчику водки.
Пьянка продолжалась.
Народ только теперь разгулялся вовсю. Фундамент был заложен, а ночь еще не закончилась. Это был угар, восторг, сумасшествие, теперь началось такое, что поставило бы на уши всю деревню, если бы это происходило там. Откуда только бралась водка. На столе снова и снова появлялись полные бутылки. Алкоголь лился рекой, как будто сам собой. Его пили, потом снова пили, потом еще пили. Шнапс правил бал. О, наконец зазвучали выстрелы. Шинья принялся стрелять по звездам, выбив в окнах стекла.
Что такое?
Гости заблевали всю комнату. Но об этом не говорят и тем более не пишут.
Напрасно Кокош на следующее утро драл глотку. Никто не проснулся.
Все были пьяны в доску и спали на полу вповалку. В разбитые окна проникал свежий воздух, и это было хорошо. С улицы доносилось журчание Путны, но его никто не слышал.
Был уже почти полдень, когда Бернд толкнул меня в бок. Пора вставать! Мы поднялись первыми. Перед дверью лежали замерзшие комья блевотины. Мы взяли лопаты и похоронили все это под снегом. Мы любили свое временное пристанище и решили ему послужить. Где мы тогда были, Бернд? Мы были на свободе! Мы были тогда счастливейшими на свете людьми!
В полдень все проснулись и начали выползать на улицу. Люди терли снегом лица, жадно, в огромных количествах пили воду. Рабочие с инженером с пустыми мешками отправились домой. Алкоголь выветрится, когда они предстанут перед своими женами. План восстановления лесопилки был уже готов, и они крепко держали его в голове. Мероприятие прошло на высшем уровне, в его необходимости были убеждены все. В течение месяца привезут сани с известью и песком, доставят чаны для цемента. Каменщики и каменотесы должны приступить к работе. Плотники решили возвести новое строение на прочном фундаменте. Все были готовы к упорной и долгой работе. Детали, впрочем, меня не касались. Днем мы пожарили принесенную нами из лесного кабака тушку и с аппетитом ее съели.
Но Шинья! Господи, бедный Шинья!
Отчего это он бедный?
Он страдал и мучился. Сейчас я расскажу об этом.
Сначала о страданиях.
Да, фабрика его будет отстроена. Но предстояло второе рождение заслуженной бабушки. Вместо паровой машины, этого чуда современной техники, приводить в движение пилораму снова будет колесо с лопаточками, погруженное в Путну. Огонь сильно напроказничал и по решению высшего руководства был изгнан с пилорамы. По мнению Шиньи, это было неумное решение, это регресс, возвращение в пещеру! Из директора фабрики он снова превратится в обычного пильщика. Работа лишится былого блеска. Не будет котла, сухопарника, вентилей, не будет цепной решетки с колосниками, не будет топки. Исчезнут трубки, не будет слышно волшебного шипения пара. Не будет дрожать стрелка манометра. Останется только запруда, плотина, колесо, и Путна снова начнет приводить в действие полотна пилорамы. Это же возврат в средневековье! Все снова будет зависеть от горного ручья и его капризов, которым придется подчиняться. Боже, как это жалко и унизительно! Он, Шинья, из полновластного короля превратится в жалкого регента. Он станет рабом, подчиняющимся диктату дикой водной стихии.
