защищавшей столицу, поэтому я переехал в Москву. У него там была служебная квартира, и мне выделили в ней место. Имелась и дача. Левашов с утра уходил на службу, а вечером возвращался. Я поступил в московскую школу. Пролетели шестой и седьмой классы, меня перевели в восьмой.
И вот когда двадцать восьмого августа я вернулся из Андреевского, прямо на перроне вокзала меня встретили двое в гражданском со строгими лицами, показали удостоверения и велели следовать за ними. Меня отвезли на нашу же дачу и там оставили.
Тут же, на даче, находилась и Анастасия Андреевна с дочкой Лерой – Валерией. Они знали только, что Алексей Александрович арестован и идёт следствие. Сейчас что, тридцать седьмой? Вообще, я в политику не вмешивался, и не собираюсь, меня всё устраивало. Пока ожидал развития событий, если что, я наготове.
Вот и дождались. Сегодня, третьего сентября, в полуденное время к даче подъехала машина, и двое охранников у ворот вытянулись, встречая гостей. Охранники проживали чуть дальше, в сторожке, и один из них всегда маячил у входа. Ели они своё, Анастасия Андреевна готовила только на нас, а продукты нам привозили.
Гостей было трое, все в форме. Один вроде из прокурорских, два других из ГБ. В гостиной на первом этаже нам сообщили, что генерал-майор Левашов признан виновным в служебном несоответствии и преступной халатности и сегодня приговорён военным судом к пятнадцати годам лагерей. Его семья отправляется на поселение.
Причину ареста нам не объяснили, на поселение я не хотел и судьбы такой семье не желал, а потому спросил:
– Это всё? Значит, руки у нас развязаны? Хорошо.
Они даже дёрнуться не успели, как у меня в руках появился немецкий пистолет-пулемёт, который я направил на них.
– Тётя Настя, отведите Леру наверх, мне тут работа предстоит… грязная. Не стоит вам видеть, что такое быстрый военно-полевой допрос.
– Эй, парень… – начал было прокурорский, но я направил на него ствол, и он замолчал.
Анастасия Андреевна увела дочку, а я уронил автомат на пол (он не был заряжен, и случайного выстрела я не боялся) и с двух рук стал стрелять из пистолетов с глушителями: не хотел беспокоить соседей выстрелами. Вскоре все трое оказались на полу. Двое из них точно были мертвы, и я подошёл к третьему, прокурорскому, словившему от меня две пули в живот.
Упёршись коленом в рану и надавив всем телом, я ласково спросил:
– Ты что-то хочешь мне рассказать? За что отца взяли?
Вскоре я выбежал из дома и застрелил через открытое окно водителя, дремавшего в коричневой «Победе»: свидетель всё-таки. Стрелял я из СВТ с глушителем, которую нашёл в партизанском схроне. Тело прибрал в Хранилище, машину почистил от крови. Тела на даче тоже убрал, кровь замыл, а запачканный коврик убрал в Хранилище.
После этого я позвал Анастасию Андреевну.
– Отца осудили, скоро по этапу отправят.
– За что его?
– Крайнего нашли. Странный случай на самом деле. Из Финляндии прилетел одномоторный частный самолёт и сел на одной из улиц. Видимо, хотел на Красной площади, но там строительство, всё перекрыто. Лётчика арестовали, и кого-то нужно было крайним сделать за удачную провокацию: мол, небо не перекрыто. Вот отца и сделали. Уже ничего не изменить.
Значит так, на поселение я не желаю. Думаю, и вам на Севере будет неуютно, места те ещё, поэтому предлагаю покинуть страну. Сейчас я отвезу вас в безопасное место, потом съезжу и заберу отца…
– Это возможно? – с надеждой спросила Анастасия Андреевна. Я знал, как она любила отца.
– Не беспокойтесь, сделаю. Стоит подумать, в какой стране вам устроиться. Желательно в той, чей язык знаете.
– Это ты у нас полиглот: английский, французский, вон испанский освоил. Мы языками не владеем.
– Научитесь. Так, забираем всё ценное, вещи, машина снаружи ждёт.
Через полчаса мы покинули дачу. Ворота были открыты, сторожа не видно, так что мы благополучно выехали с территории правительственных дач и покатили по щебёночной дороге к трассе на Москву. До неё отсюда километров десять, только нам в другую сторону.
Я собирался спрятать женщин в лесу, оставив им палатку и всё необходимое, и скататься в Москву. Я знал, где сейчас находится Левашов, как раз сегодня его этапируют, и шансы вытащить его при перевозке есть, и довольно высокие. Но стоит поторопиться, а то могу и не успеть.
В густом ельнике я подготовил место для отдыха, пищу и воду, велел ожидать. Машину оставил тут же, в ельнике, а сам, отбежав, на «Киевлянине», этом педальном мотоцикле, погнал к столице.
И ведь успел. Проследил со стороны за машиной, нагнал её на перекрёстке. Взор показал, что Левашов внутри. А хорошо его отделали, хотя лицо чистое. С ним был ещё один, зам отца, которого тоже привлекли к делу за то, что не побоялся выступить в защиту Левашова – вот такое фронтовое братство. Его тоже буду спасать.
На следующем перекрёстке, когда машина остановилась, пропуская пешеходов, я достал браунинг и через боковую дверь дважды выстрелил по кабине. Глушитель приглушил звук. Бросив мотоцикл, я выкинул тело водителя, занял его место за рулём, выстрелил в раненого офицера рядом, добивая его, и поехал дальше. Вслед мне смотрели шокированные прохожие, но опознать меня они не смогут: у меня самодельная омоновская маска на лице.
Я не гнал, но и не медлил. Покинув Москву, так и катил, пока не свернул на малозаметную дорожку, по которой недавно проезжал на мопеде. Остановившись в ельнике, я вышел из машины и, снимая маску, прошёл к задней двери, открыв её специальным ключом. Машина была ГАЗ-51, фургон, специально для перевозки задержанных.
– Терёша, – удивился Левашов. – А как ты?..
– Родная кровь не водица, – пожал я плечами.
Вообще, мне всё это не нравилось. И я сейчас даже не о ситуации с арестом, хотя и это тоже, а в целом о последствиях моей встречи с Левашовым в Крыму. Вот знаете, лучше бы её не было. Я прекрасно жил в Андреевском. Зачем мне вообще нужны были эти проблемы с переселением в Москву и всем остальным, что закончилось эпичным освобождением Левашова?
Моя жизнь в селе была полна свободы. Да, живя в Москве, я занимался поисками схронов в подвалах, на чердаках да в катакомбах, а не работал по хозяйству. Но в селе меня никогда не тяготили мои домашние обязанности, я всё делал с удовольствием, и не потому, что мне это нравилось, а желая быть полезным своей семьей. А тут одна встреча – и всё напрочь похерено.
