Основная причина всех трудностей заключается именно в позднем возникновении того, что мы именуем разумом, вследствие чего следы побудительных причин, вызвавших к жизни те или иные представления, оказались либо утерянными, либо скрытыми внутри самих же понятий.
Гораздо проще обстоит дело с трактовкой вопроса о науке.
История науки в течение долгого времени писалась довольно наивно. Принимая во внимание, что в учебниках и энциклопедиях содержалось, как правило, изложение основных положений каждой из наук в отдельности, казалось, что достаточно просто восстановить в хронологическом порядке появившиеся определения, разложив совокупность систематизированного материала на те элементы, из которых он постепенно складывался. Общее предположение было столь же простым: в основе этой хронологии лежит разум, который развивается и прогрессирует.
Такой метод, если только его можно назвать методом, отличался, однако, одним небольшим недостатком, а именно: он позволял, самое большее, понять путем рассуждения, как из одной, уже существующей науки проистекает другая наука, но он никак не позволял распознать, какие конкретные условия побудили людей впервые открыть науку, т. е. изложить в определенной и новой форме осмысленный опыт. Задача, иначе говоря, заключалась в том, чтобы установить, каким образом возникла подлинная история науки, каковы истоки потребности в науке и что именно связывает генетически, в общем процессе общественного развития, эту потребность с другими потребностями.
Огромные успехи современной техники, в которой действительно заключается духовная сущность буржуазной эпохи, породили среди прочих чудес и следующее чудо: они впервые раскрыли перед нами происхождение научного поиска. (О ты, незабвенная флорентийская Академия, получившая свое наименование от слова «опыт» в дни, когда Италия переживала закат своего былого величия, а современное ей общество находилось на заре новой эры — эры промышленности). Так мы получили возможность уловить основную нить к разгадке того, что абстрактно именуется научным духом: теперь никто более не удивляется тому, что все научные открытия осуществляются так же, как и в древнейшие времена, когда элементарная геометрия египтян, например, возникла из потребности измерять поля, которые ежегодно заливали выходившие из берегов воды Нила, а периодичность этих наводнений навела на мысль — опять таки в Египте и в Вавилоне — об открытии простейших законов движения небесных светил.
Общеизвестно, что после того, как наука получила развитие и достигла известной степени зрелости, как это имело место в эллинский период, последующие научные поиски ученых, строившиеся на абстракции, дедукции н других формах познания, носили такой характер, что внешне они оставляли скрытыми социальные причины, обусловившие возникновение самой науки. Но если мы рассмотрим в общих чертах различные эпохи, отмеченные развитием науки, и сопоставим те периоды, которые идеалисты назвали бы периодами прогресса и регресса научного мышления, нам станет ясной социальная причина импульсов, характеризовавших то подъем, то спад в развитии науки.
Зачем, спрашивается, феодальному обществу Западной Европы нужны были, к примеру, те античные науки, которые сохраняли, по крайней мере в их материальном, конкретном приложении, византийцы, в то время как арабы, будь то свободные земледельцы, или искусные ремесленники, или предприимчивые купцы, были склонны способствовать их развитию в различных своих владениях? Что такое Возрождение, как не стремление связать воедино изначальный этап развития буржуазии с традициями древней науки, вновь признанной годной и нужной, а тем самым и способной много объяснить? Что представляет собой весь процесс развития научных познаний, носивших столь бурный характер начиная с XVII века и в последующие столетия, как не множество открытий, осуществленных интеллектом на основе приобретенного опыта, с целью обеспечить человеку в его труде возможность подчинять себе естественные условия и силы природы с помощью все более совершенной техники?
Отсюда и борьба с обскурантизмом, с суевериями, с церковью, с религией; отсюда и возникновение натурализма, атеизма и материализма; отсюда и установление господства разума. Эпоха развития буржуазии — это эпоха умственного и духовного подъема (Вико). Следует припомнить, что именно правительство Директории, которое явилось прототипом и олицетворением всей гнилостности либерализма, первым весьма решительно и торжественно ввело в университете и в Академии метод свободного научного исследования, открыв доступ туда Ламарку! Указанный метод, получивший широчайшее развитие в силу самих условий, присущих периоду становления буржуазии, стимулировавших это развитие, является единственным наследием, которое коммунизм перенял у минувших веков и которое он использует без оговорок.
Нет нужды останавливаться сейчас на рассмотрении вопроса о мнимом противоположении науки философии. Если не считать те формы философского мышления, которые сродни мистике и теологии, философия ни в коей мере не представляет собой такую науку или такое учение, которое оторвано от подлинных и присущих конкретной действительности вещей; она является просто-напросто степенью, формой, стадией мышления по отношению к вещам, составляющим область опыта. Философия является, следовательно, либо общим предвосхищением тех проблем, которые науке надлежит еще конкретно разработать, либо суммированным подытоживанием и изложением в виде концепции тех результатов, которых различные науки уже достигли [78]. Что же касается тех ученых, которые, дабы не показаться ретроградами, разглагольствуют о научной философии, то следует сказать — если только не воспринимать с долей юмора этот термин, отвергающий наличие какой бы то ни было формы теологии и традиционализма (в его чистом виде),— что они попросту фаты, полагая, будто представляют какую-то школу или особое философское течение.
Я уже говорил выше, формулируя ряд определений, что экономическая структура обусловливает, во-вторых, направленность, а также в значительной степени и косвенно — объекты воображения и мышления в произведениях искусства и в том, что создается религией и наукой. Сформулировать это по-иному или выйти за пределы сказанного означало бы сознательно вступить на путь, ведущий к абсурду.
Этим определением прежде всего опровергается нелепая идеалистическая точка зрения, согласно которой искусство, религия и наука суть субъективные и исторические производные художественного, религиозного или научного духа, якобы последовательно проявляющегося сообразно собственному эволюционному ритму, который обусловливается материальными факторами, в одних случаях способствующими, в других — препятствующими его развитию.
Этим определением, кроме того, подчеркивается наличие неизбежной взаимосвязи, в силу которой все, что относится к области искусства и религии, является духовным, чувственным или иным производным выражением определенных социальных условий. Если я говорю — во-вторых, то делаю это для того, чтобы подчеркнуть различие между указанными явлениями и явлениями политико-юридического порядка, представляющими собой прямое выражение экономических отношений. И если я говорю — в значительной степени и косвенно, когда речь идет об объектах этого вида созидания, то делаю это для того, чтобы выявить два обстоятельства, а именно: в созидании, относящемся к области религии пли искусства, взаимосвязь между экономическими условиями и продуктами творчества очень сложна — это первое; второе — люди, хоть они и живут в обществе, продолжают в то же время жить среди природы и черпают в ней материал для своей любознательности и воображения.
В конечном счете все это сводится к более общей формуле: человечество не творит одновременно несколько историй, а все эти мнимые разнообразные истории (искусство, религия и т. п.) представляют собой одну единую историю.
Явственно увидеть и понять это можно лишь в поворотные знаменательные моменты созидания нового, т. е. в такие периоды, которые я назвал бы революционными.
Позднее, в силу привычки к уже созданным вещам и в результате традиционного повторения определенного типа, стирается воспоминание об их истоках.
Пусть попытается кто-нибудь отделить идейное содержание басен, положенных в основу поэм Гомера, от того момента исторической эволюции, когда занялась заря арийской цивилизации в средиземноморском бассейне, т. е. от той фазы высшего этапа развития варварства, когда в Греции и в других странах зародился подлинный эпос. Пусть другие тешат себя иллюзиями, будто христианство возникло и получило развитие вне римского космополитизма, и что оно не явилось делом рук тех пролетариев, рабов, обездоленных и отчаявшихся людей, которые испытывали необходимость в искуплении, в апокалипсисе и в обещании царствия небесного. Пусть попытается кто-нибудь доказать, что в самый разгар Возрождения возник романтизм, первые признаки которого едва-едва обнаруживаются в творчестве Торквато Тассо; или пусть кто хочет присваивает Ричардсону или Дидро романы Бальзака, который, будучи современником первого поколения социалистов и социологов, показал в своих произведениях психологию классов.
