Может случиться, что социолог, следующий принципам экономического материализма, ставит перед собой задачу ограничиться, например, анализом того, что представляли собой классы в момент, когда вспыхнула французская революция, чтобы перейти вслед за этим к классам, которые образовались в результате революции и пережили ее. В данном случае наименования, признаки, классификация подлежащего анализу материала очерчены отчетливо, к примеру: город и деревня, ремесленник и рабочий, дворяне и крепостные крестьяне, земля, освобождающаяся от всех феодальных тягот и поборов, и формирующийся класс мелких собственников, торговля, избавляющаяся от многочисленных ограничений, деньги, находящиеся в процессе накопления, процветающая промышленность п т. п. Нельзя ничего возразить против выбора такого метода, который, поскольку он прослеживает эмбриогенетический путь развития, необходим для подготовки исторических исследований, руководствующихся новым учением [80].
Однако нам известно, что одного лишь эмбриогенеза недостаточно для того, чтобы составить себе представление о жизни животных, ибо последняя является не схемой, а жизнью живых существ, которые борются и используют в этой борьбе свои силы, инстинкты и эмоции. То же самое можно сказать mutatis mutandis (с соответствующими изменениями) и относительно людей, поскольку они действуют в истории.
Эти конкретные люди, приводимые в движение определенными интересами, побуждаемые теми или иными страстями, находящиеся под давлением известных обстоятельств, руководствующиеся определенными намерениями и планами, известными чаяниями, своими собственными иллюзиями того или иного рода либо определенными заблуждениями других,— люди, которые, сами являясь жертвами или обращая в жертву других, вступают в жестокие столкновения и попеременно уничтожают друг друга,— такова действительная история французской революции. Ибо если верно, что любая история представляет собой лишь развитие определенных экономических условий, то столь же верно, что эта история развертывается, только облекаясь в определенные формы человеческой деятельности, независимо от того, диктуется ли последняя страстями или рассудком, достигает ли она удачи или остается безуспешной, является ли она слепой, повинующейся инстинкту или сознательно героической.
Понять переплетение и комплекс явлений и фактов в их внутренней связи и в их внешних проявлениях; спуститься с поверхности в глубину и вновь вернуться на поверхность; обнаружить при анализе страстей н стремлений их побудительные силы, от ближайших до наиболее отдаленных, а затем, отправляясь от страстей, стремлений и их побудительных сил, вывести их из наиболее далеко отстоящих от них определенных экономических условий — в этом и заключается трудное искусство, которым должна овладеть материалистическая концепция истории.
Поскольку мы не должны уподобляться тому схоластику, который на морском берегу обучал плаванию, давая теоретическое определение плавания, я прошу читателя подождать, пока я не приведу в других очерках в подтверждение моей мысли конкретные примеры, дав подлинное историческое повествование, т. е. изложив в письменном виде часть того, о чем я в течение некоторого времени рассказываю в своих лекциях.
Таким путем выясняются некоторые второстепенные и производные вопросы.
Какое имеет, например, значение жизнь так называемых великих людей?
За последнее время на этот вопрос был дан ряд ответов, которые представляют собой в том или ином смысле крайности. На одном фланге находятся непримиримые социологи, на другом — индивидуалисты, которые, подобно Карлейлю, выдвигают в истории на первый план героев. Первые утверждают, что вполне достаточно выяснить, например, причины диктатуры, не придавая никакого значения личности диктатора. Вторые заявляют, что объективные причины возникновения классов и определенных общественных интересов ничего не в состоянии объяснить — только великие люди являются движущей силой всего исторического развития, история как бы имеет своих господ и повелителей. Историки эмпирического склада выходят из затруднительного положения самым простым способом: они нагромождают в своих работах как попало людей и события, объективно существующие нужды и субъективные влияния.
Исторический материализм преодолевает прямо противоположные воззрения социологов и индивидуалистов, отбрасывая в то же время эклектизм историков эмпирического типа.
Прежде всего остановимся на фактах.
То, что данный диктатор — Наполеон родился в таком-то году, сделал такую-то карьеру и оказался, к счастью для него, хорошо подготовленным 18-го брюмера,— все это совершенно случайные моменты в сравнении с общим ходом событий, побуждавшим новый класс, вышедший победителем из борьбы, спасти те результаты революции, которые представлялось ему необходимым спасти. Для этого требовалось создать военно-бюрократическое правительство, а для того чтобы образовать его, нужно было найти подходящего человека или группу людей. Однако, если на практике все это произошло определенным, известным нам образом, а не иначе, то это было обусловлено тем, что именно Наполеон осуществил подобное предприятие, а не какой-нибудь жалкий Монк или нелепый Буланже. Начиная с этого момента, случайность перестает быть случайностью именно потому, что налицо данная личность, которая накладывает отпечаток на события и придает им тот или иной облик, определяя, как они будут развиваться.
Самый факт, что в основе всей истории лежат противоречия, противоположности, борьба, войны, объясняет решающее влияние определенных людей при определенных обстоятельствах. Эти люди не являются ни случайным и ничтожным фактором в общественном механизме, ни чудодейственными творцами того, что общество никоим образом не могло бы создать без их участия. Само сложное переплетение антитетических условий приводит к тому, что в критические моменты определенные личности, гениальные, героические, удачливые или преступные, призываются сказать решающее слово. Когда специфические интересы отдельных социальных групп настолько обострены, что все борющиеся партии взаимно парализуют друг друга, тогда, для того чтобы привести в движение политический механизм, требуется индивидуальное сознание определенной личности.
Социальные противоречия, которые превращают любое человеческое общество в неустойчивую организацию, придают истории — в особенности тогда, когда ее рассматривают поверхностно и в самых общих чертах — драматический характер. Эта драма повторяется вновь и вновь в отношениях общества к обществу, нации к нации, государства к государству, так как внутреннее неравенство в сочетании с внешними различиями между странами порождали и порождают все войны, завоевания, договоры, колонизацию и т. п. В этой драме неизменно появляются на общественной сцене в роли вождей люди, называемые выдающимися или великими, и их присутствие на сцене побудило эмпириков прийти к заключению, что эти люди — главные творцы истории. Вывести объяснение их появления из общих причин и из основных условий социального строя составляет задачу, которая полностью гармонирует с положениями нашего учения; в то жевремя всякая попытка исключить действия выдающихся людей из поля зрения историков, как это охотно делают некоторые непримиримые приверженцы объективной социологии, является поистине нелепостью.
* * *
В заключение следует отметить, что последователь исторического материализма, приступающий к изложению и описанию событий, должен избегать при этом схематизации.
История всегда принимает определенную форму, те или иные очертания, она полна бесчисленных неожиданностей и отличается необычайным разнообразием. Она сочетает самым причудливым образом различные элементы, обладает известной перспективой.
Недостаточно отбросить предварительно гипотезу факторов, ибо тот, кто пишет историю, непрестанно сталкивается с явлениями, которые, как кажется на первый взгляд, не имеют внутренней связи, не зависят друг от друга и совершенно самостоятельны. Трудность заключается в том, чтобы постигнуть всю совокупность явлений и фактов как таковую и обнаружить в ней устойчивые взаимоотношения связанных между собой событий.
История представляет собой сумму событий, непосредственно следующих одно за другим и тесно связанных между собой; иначе говоря, это все, что мы знаем о нашем существовании постольку, поскольку мы являемся общественными существами, а не просто животными.
XII
Итак, спрашивают некоторые, разве в совокупности всех последовательно развертывающихся исторических событий, в присущей всем им необходимости не заключено никакого смысла, никакого значения? Этот вопрос заслуживает, разумеется, нашего внимания и требует надлежащего ответа независимо от того, исходит ли он из лагеря идеалистов или из уст самых осторожных критиков.
