Высокое личное мужество К. К. Рокоссовского в боевой обстановке неоднократно отмечали многие из его бывших сослуживцев. Например, генерал-майор А.А. Лобачев, член Военного совета 16-й армии в 1941—1942 гг., пишет: «...Командарм, как обычно, был в полной форме и при всех орденах. В начале совместной работы меня несколько обескуражила эта манера появляться в окопах, словно на параде. Я усмотрел чуть ли не рисовку, однако потом убедился, что все показное, напускное чуждо Константину Константиновичу. У него выработались твердые нормы, согласно которым командиру положено всем своим поведением, внешним видом, вплоть до мелочей, внушать войскам чувство спокойствия, ощущение хозяина положения»[123].
Командующему армией приходилось заниматься множеством проблем, относящихся к жизни и деятельности вверенных ему войск. В том числе и укреплением воинской дисциплины в ее частях, укреплением морально-политического состояния личного состава. И здесь нужно было решать все вопросы по справедливости, ибо подход «война все спишет» был не в правилах Константина Константиновича. Тот же А.А. Лобачев приводит пример, ярко характеризующий личность Рокоссовского.
«Однажды к нам пришел прокурор армии военный юрист 1 ранга Сухов.
— Разрешите доложить Военному совету дело о мародерстве. Передано прокурором дивизии. Требуется санкция на предание суду военного трибунала.
— О мародерстве? — переспросил я. — Странно!
— Да, что-то не верится, — заметил командарм и отложил в сторону оперативную сводку. — Это дело не шуточное.
Я почувствовал, что Рокоссовский насторожился, когда прокурор стал докладывать.
— Старшина одной из рот похитил в колхозе Ярцевского района две швейные машины.
— И что с машинами сделал? Домой отправил? — прервал Сухова командарм.
— Нет, судя по материалам, оставил при себе.
— Как при себе? В части?..
— Да, в роте.
— Тут что-то неладно... Не правда ли, комиссар?
Я уже знал эту манеру Константина Константиновича. Когда командарм встречался со случаем, глубоко и серьезно затрагивавшим его, он величал меня “комиссаром”.
— Константин Константинович, — предложил я, — может быть, вызовем этого человека? У нас в армии еще до войны установилось правило: не давать санкции на предание военнослужащего суду, пока сами не поговорим с ним.
— Правильно.
Обвиняемого доставили в Военный совет. Старшина рассказал как было дело.
— Полк получил на Ярцевской мануфактуре бязь: для всех бойцов, пожалуй, выйдет по лишней паре нательного белья. Двинул я в колхоз и попросил председателя выделить для Красной Армии две швейные машинки. Пошли с ним по избам. Одна колхозница согласилась: «Бери, сынок, у меня на фронте и сыновья, и муж, и его братья!» Погрузил машинку на подводу. Смотрим, другая тоже несет машину. Ну что ж, взяли и у нее. Стали шить рубашки. Наутро говорят: мародерство.
Рокоссовский повернулся к Сухову:
— Ну? Этого старшину надо благодарить. И поощрить за инициативу. Вы, товарищ прокурор, простите за резкое выражение, не разобрались...»[124]
В этот период у К. К. Рокоссовского произошла очередная стычка с командующим Западным фронтом генералом армии Г.К. Жуковым. Речь шла о целесообразности отвода войск 16-й армии на истринский рубеж, сделать который Георгий Константинович не разрешил, хотя Рокоссовский и его штаб изложили все доводы в пользу такого решения. В мемуарах К.К. Рокоссовского читаем: «К этому времени бои в центре и на левом фланге шли в 10—12 километрах западнее Истринского водохранилища.
Само водохранилище, река Истра и прилегающая местность представляли прекрасный рубеж, заняв который заблаговременно, можно было, по моему мнению, организовать прочную оборону, притом небольшими силами. Тогда некоторое количество войск вывели бы во второй эшелон, создав этим глубину обороны, а значительную часть перебросили бы для усиления борьбы на клинском направлении.
Всесторонне все продумав и тщательно обсудив со своими помощниками, я доложил наш замысел командующему фронтом и попросил его разрешить отвести войска на истринский рубеж, не ожидая, пока противник силою отбросит туда обороняющихся и на их плечах форсирует реку и водохранилище.
Ко всему сказанному выше в пользу такого решения надо добавить и то, что войска армии понесли большие потери и в людях и в технике. Я не говорю уже о смертельной усталости всех, кто оставался в строю. Сами руководители буквально валились с ног. Поспать иногда удавалось накоротке в машине при переездах с одного участка на другой.
Командующий фронтом не принял во внимание моей просьбы и приказал стоять насмерть, не отходя ни на шаг.
На войне возникают ситуации, когда решение стоять насмерть является единственно возможным. Оно безусловно оправданно, если этим достигается важная цель — спасение от гибели большинства или же создаются предпосылки для изменения трудного положения и обеспечивается общий успех, во имя которого погибнут те, кто должен с самоотверженностью солдата отдать свою жизнь. Но в данном случае позади 16-й армии не было каких-либо войск, и если бы обороняющиеся части погибли, путь на Москву был бы открыт, чего противник все время и добивался.
Я считал вопрос об отходе на истринский рубеж чрезвычайно важным. Мой долг командарма и коммуниста не позволил безропотно согласиться с решением командующего фронтом, и я обратился к начальнику Генерального штаба маршалу Б.М. Шапошникову. В телеграмме ему мы обстоятельно мотивировали свое предложение. Спустя несколько часов получили ответ. В нем было сказано, что предложение наше правильное и что он, как начальник Генштаба, его санкционирует.
Зная Бориса Михайловича еще по службе в мирное время, я был уверен, что этот ответ безусловно согласован с Верховным Главнокомандующим. Во всяком случае, он ему известен.
Мы немедленно подготовили распоряжение войскам об отводе ночью главных сил на рубеж Истринского водохранилища. На прежних позициях оставались усиленные отряды, которые должны были отходить только под давлением противника.
Распоряжение было разослано в части с офицерами связи.
Настроение у нас повысилось. Теперь, думали мы, на истринском рубеже немцы поломают себе зубы. Их основная сила — танки упрутся в непреодолимую преграду, а моторизованные соединения не смогут использовать свою подвижность.
Радость, однако, была недолгой. Не успели еще все наши войска получить распоряжение об отходе, как последовала короткая, но грозная телеграмма от Жукова. Приведу ее дословно:
“Войсками фронта командую я! Приказ об отводе за Истринское водохранилище отменяю, приказываю обороняться на занимаемом рубеже и ни шагу назад не отступать. Генерал армии Жуков”.
Что поделаешь — приказ есть приказ, и мы, как солдаты, ему подчинились. В результате же произошли неприятности. Как мы предвидели, противник, продолжая теснить наши части на левом крыле, отбросил их на восток, форсировал с ходу Истру и захватил на ее восточном берегу плацдармы...»[125]
Давайте порассуждаем — кто здесь прав, а кто неправ. Или тоже прав? Это с какой колокольни смотреть! С точки зрения оценки обстановки в полосе одной армии оперативная целесообразность такого отхода была очевидной. Однако ведь 16-я армия действовала не изолированно от других, она была одной из боевых единиц Западного фронта, имела фланги и стыки с другими его армиями. Поэтому с точки зрения стратегической обстановки в полосе своего фронта отход армии, занимавшей центральное положение, был опасным, ибо он мог подтолкнуть к этому и другие армии, положение которых в тот момент было не менее сложным. Кроме всего прочего, при отходе 16-й армии сразу же оголялся правый фланг 5-й армии.
Трудно предположить, как бы на месте Жукова поступил сам Константин Константинович, однако однозначно можно утверждать, что он вряд ли потерпел бы такое положение, когда подчиненный ему командир корпуса или дивизии, минуя своего начальника и игнорируя его, командарма, указания, обратился бы к командующему фронтом или выше для получения той или иной боевой задачи. Зная командирские качества К.К. Рокоссовского, можно утверждать, что такому командиру после этого мало бы не показалось!
Решительность и твердость К.К. Рокоссовского в боевой обстановке знали подчиненные ему командиры. Так, когда к нему обратился командир 1-й танковой бригады генерал-майор М.Е. Катуков с просьбой дать им хотя бы два дня для передышки и ремонта материальной части, Константин Константинович решительно отказал в этом: «Обстановка сейчас такая, что не приходится думать о передышках... Деритесь до последнего танка и красноармейца». Это не значит, что командарм-16 не понимал крайней необходимости передышки, но обстановка не позволяла этого сделать.
