— Значит, так, — бабушка поставила наполовину опустевшую кружку на сундук, отерла чистым лоскутом выступивший на лбу Анегарда пот. — В замок Сьюз весточку послала, дадут боги — получат. Это я первым делом говорю, чтобы ты, господин, лишним беспокойством себе не навредил. А теперь вот что запомни: раны твои не из тех, что в единый боговорот лечатся. Знаю, война на носу, тебя в бой тянет; так вот, один у тебя нынче бой — выжить. Я за свою жизнь многих на ноги подняла и за слова свои отвечаю: чтобы тебя Старухе не отдать, потрудиться нам всем придется.
И подсунула ему еще кружку — с сонным отваром. И когда заварить успела?..
Я вдохнула успокаивающий парок. Когда за дело бралась бабушка, сразу верилось — все будет хорошо. Вот и Анегард послушно закрыл глаза в ответ на ее "Постарайся теперь заснуть, господин".
— Будет просыпаться, давай первым делом вот это, — бабушка переставила одну кружку ближе к кровати, — потом это, — кивнула на ту, что дальше. — Сколько выпьет. Чем больше, тем лучше.
— Он не умрет?
— На все воля богов, — тяжело вздохнула бабушка.
Остаток ночи я так и просидела — глядя то на ровный огонек свечи, то в лицо Анегарду. Отирала пот с его лба. Когда стонал или открывал глаза, поила. Молча молила богов о помощи: Звериную матерь, свою покровительницу, и Воина, покровителя Анегарда, и Жницу, в чьей власти обрезать спряденную Старухой нить, и саму Старуху, хоть и говорят, что она глуха к мольбам. Думала о Рэнси: добрался ли до замка? Потом вдруг сообразила, что перевезти Анегарда домой все равно не получится, раз ему даже в кровати лучше пока не шевелиться. А значит, молодой барон так и будет лежать здесь, беспомощный, и хорошо бы у Гарника хватило людей охранять и его и замок!
Мне было страшно. Очень страшно.
Под утро вошла бабушка, долила в кружки отвар, сказала тихо:
— Сьюз, девонька, иди поспи, я посижу.
Я хотела отказаться, но вдруг зевнула — и поняла, что и правда почти засыпаю. Бабушкина кровать показалась мне самым желанным в мире прибежищем.
Кажется, я заснула даже раньше, чем донесла голову до подушки.
Конское ржание, голоса под окном… Я вскинулась с одной мыслью — помощь пришла! — и, только выбежав на крыльцо и увидав гостей, сообразила: Гарник всяко еще не успел бы.
Десятка полтора всадников оглядывали наш дом. Неказистые вислобрюхие лошадки, явно больше привычные тянуть плуг или телегу, чем ходить под седлом, и цепы с топорами вместо мечей выдавали в них вчерашних селян. Не иначе Ульфарово ополчение, то-то и рожи смутно знакомы — небось на ярмарку в Оверте мимо нас ездили, у Колина ночевать останавливались. А теперь, значит, грабить пришли, по натоптанной дорожке? Ишь, стеганки понатягивали, железками увешались, уже и войско… известно, в курятнике любой петух за сокола сойдет!
А вот главарь их явно не деревенского выводка птица. И жеребец под ним почти так же хорош, как Анегардов вороной, и доспех — кожаный, железными бляшками ушитый, и меч у седла. Наемник, пес войны. Чем-то он мне Зигмонда напомнил, разве что в полностью человеческом облике. Та же властность в осанке и взгляде, а косой шрам через всю морду стоит, пожалуй, звериных глаз и клыков.
— Ну и что у нас туточки? — с нарочитой ленцой выцедил наемник. — А туточки у нас дева сладкая, краса-мечта, — и причмокнул обветренными губами. — Что молчишь, гостей в дом не зовешь? Нехорошо, красавица.
— Это… — подал голос рыхлый и белый, как квашня, парень на мышастой кобыле. — Ты б, командир, того… лекарка она.
— Лекарка? — недоверчиво протянул главарь. — Вот эта цыпонька — лекарка?
— Точно-точно, — поддакнул кто-то из-за широкой наемничьей спины. — Все в округе знают, здесь баронова лекарка живет и внучка ее, тоже не последнего разбора знахарка. К ним даже молодой маг из Оверте за зельями приезжает!
Губы главаря искривила похабная ухмылка:
— Да уж ясно, за какими бесами тот маг так далеко мотается. Я и сам бы какую болячку себе придумал, ради нежных ручек, что лечить станут!
Приложить бы тебя, хмыря болотного, нежной ручкой да по темечку!
Скрипнула дверь сарая: оттуда вышла бабушка. Злыдню доила, с ужасом поняла я… Анегард, значит, один… боги великие, хоть бы в себя не пришел! Не улежит ведь…
— Та-ак, а это не та ли самая баронова лекарка? — обернулся главарь. — А кто у тебя туточки ржал, бабка, уж не корова ли?
Сердце мое сжалось и замерло.
— Коза, — сердито ответила бабуля, показывая подойник с молоком. — Ехали бы вы, добры молодцы, по своим мужским делам, здесь по вашим силам врагов нету.
— А это мы сейчас проверим, — главарь соскочил с коня и шагнул к сараю.
Бабушка стояла у него на пути, и он, взяв ее за плечо, с силой толкнул в сторону. Бабуля ударилась о стенку сарая, сползла на землю и осталась лежать. Покатился в сторону подойник, растеклась по траве белая лужица. Отлетел прочь, скуля, с маху поддетый сапогом Серый. Наемник рванул из ножен меч и хорьком-переростком скользнул в сарай.
Словно со стороны я услышала свой крик; и поняла, что кинулась туда, к ним, лишь когда кто-то сжал мою руку — чуть плечо не вывернул! — и пробормотал виновато:
— Погоди пока…
Погодить?! Там бабушка моя лежит без движения — уж не насмерть ли эта мразь ее зашибла?
— Отпусти, — прошипела я, — хуже будет. Или забыл — кто на лекарку руку поднимет, того…
— И чей же у вас туточки конь боевой? — вынырнул из полумрака сарая наемник. Не найдя там врага, он вовсе не казался обескураженным; скорее довольным, словно того и ждал. Сощурил глаза, вперил в меня колючий взгляд. — Уж не ты ли, лапушка, на эдаком красавце катаешься? Хватает силенок в узде держать?
И тут я озверела.
— Ты! — заорала я. — Забыл, что на тебя боги смотрят?! На лекарку руку поднял, быть тебе прокляту вовек, в жизни и в смерти, мразь!
— Умолкни, — главарь шагнул ко мне, и за напускной насмешкой в лице его проступила непритворная злоба. — Много болтаешь, цыпонька. Еще слово, и…
Да нужен ты мне больно, с тобой препираться! Сказала уже все, что хотела сказать. Пришел черед делать.
Никогда еще я не причиняла зла ни людям, ни зверью. Ну что ж, рано ли, поздно, всему приходится учиться. А кто умеет успокоить, сможет и напугать.
Страх и злость — мне не пришлось долго искать их в себе. Того и другого было с избытком. Оставалось лишь выплеснуть наружу — беззвучным криком, понятным любой бессловесной твари. Всполошились куры, с шумом рванули прочь, подальше, лесные птахи. Шарахнулась мышастая кобылка державшего меня парня, испуганно взвизгнул каурый меринок, вскинулся, сбросив неумеху-ополченца, гнедой низкорослый жеребчик. Ну же! Страх и злость. Еще. Больше. Заплакала в сарае Злыднюшка, разнеслось над поляной злое ржание Анегардова вороного, наемничий жеребец ответил на вызов, вскинулся и замолотил копытами в заманчивой близости от хозяйской башки. Главарь повис на поводьях, усмиряя коня. Ржание, визги, ругань и вопли ввинтились в уши, добавляя суматохи. Отлично. Дальше само пойдет. Оказывается, паника — это как стронуть со склона неустойчивый валун: достаточно одного крохотного усилия.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
