— Скажу проще: я не хочу, чтобы вы находились подле Джулианы, поскольку представляете слишком большую опасность.
Калли потрясенно распахнула глаза.
— Я... опасность? — повторила она, и ее голос задрожал от гнева. — О нет, я буду встречаться с вашей сестрой, милорд. Я не допущу, чтобы вы лишили ее шанса выйти в свет. И более того, — она торжественно, словно перед клятвой, вскинула по-прежнему сложенный веер, — я не позволю, чтобы мне указывали, что делать. Тем более человек, пользующийся весьма дурной славой и, как теперь совершенно ясно, настоящий распутник.
И тут маркиз, утратив над собой контроль, схватил Калли за руку и быстрым движением привлек к себе.
— Если на мне ставят такое клеймо, то мне незачем себя сдерживать.
И с этими словами он поцеловал ее.
Калли пыталась сопротивляться, отчаянно извиваясь, пытаясь уклониться от поцелуя, но он настигал ее — нельзя было спастись от этих сильных рук и жестких, но таких чувственных губ. Она заколотила кулачками в его широкую грудь, но маркиз быстро обхватил ее обеими руками за талию и приподнял. Калли ничего не оставалось, как вцепиться в его плечи. И тут Ралстон подался вперед и крепко прижал ее к стене. Кальпурния охнула от неожиданности, и мужчина, воспользовавшись моментом, обхватил губами ее губы, похищая дыхание и лишая воли.
Она отзывалась на его движения губ и языка, подсознательно не позволяя ему одержать верх даже в этом. Движение в ответ на движение, касание на касание — она следовала за ним во всем. Он ловил ее вздохи своим ртом; она наслаждалась его негромкими стонами удовольствия. После нескольких напряженных секунд чувственной борьбы его губы стали мягче, теперь он ласкал ее губы: то своими губами, то языком, — и их поцелуй закончился гораздо нежнее, чем начался.
От ласк Калли тихо застонала, и он, улыбнувшись, запечатлел последний нежный поцелуй в уголке ее губ. Потом маркиз слегка отстранился, и их взгляды скрестились. В фойе не было слышно никаких звуков за исключением их затрудненного дыхания, и это напомнило им о том споре, который предшествовал поцелую.
Ралстон вопросительно изогнул бровь, словно спрашивая девушку, признает ли она свое поражение.
Эта дерзость вновь пробудила ее гнев.
Калли решительно выпрямилась и сказала:
— Я не одна из тех ваших женщин, которых можно тискать в публичном месте. Вам следует это хорошенько запомнить.
— Простите, — произнес он насмешливо, — но мне показалось, что вы не слишком возражали.
Калли не смогла сдержаться, и ее рука взлетела помимо воли в направлении его щеки. Она сама испугалась этого движения, но остановить себя уже не могла. Маркиз перехватил ее руку железной хваткой буквально у самого своего лица. Калли охнула удивленно, посмотрела ему в глаза и тотчас увидела в них гнев.
Она перешла границы. О Боже, она пыталась его ударить! Что на нее нашло? Она постаралась освободить руку, но его хватка стала еще жестче.
— Я... Мне жаль.
Он прищурился, но ничего не сказал.
— Мне не следовало...
— Но вы это сделали.
Она помолчала.
— Но я не хотела.
Ралстон покачал головой, отпустил ее руку и стал поправлять фрак.
— Невозможно, чтобы и волки были сыты, и овцы целы, леди Кальпурния. Если вы и дальше намерены действовать без учета последствий, то я рекомендовал бы вам научиться нести ответственность за свои поступки. Вы намеревались ударить меня. По крайней мере найдите в себе смелость признаться в этом. — Он помолчал, ожидая ее ответа, но, так и не дождавшись, покачал головой. — Поразительно. Я считал вас более смелой.
Румянец возмущения окрасил щеки Калли.
—Держитесь от меня подальше, — сказала она дрожащим от возмущения голосом, развернулась и побежала в освещенное фойе и дальше, к ложе Ривингтона.
Глава 11
— Я знала, что ты придешь.
Эти слова были произнесены с нежной чувственностью, несколько отдававшей женским высокомерием, которое всегда раздражало Ралстона. Он сидел в обитом английским ситцем кресле в затененном углу гримерной Настасии Критикос, и полумрак позволял ему скрыть раздражение. Он знал эту женщину достаточно долго, чтобы понимать, что ей доставляет особое удовольствие провоцировать его.
Ралстон бросил на нее взгляд из-под полуприкрытых век: Настасия подошла к туалетному столику и начала распускать волосы — ритуал, который он наблюдал десятки раз. Ралстон смотрел на нее оценивающим взглядом: груди, напряженные от почти непрерывного трехчасового пения, алые пятна на щеках, говорившие о не прошедшем возбуждении от выхода на сцену, и почти светящиеся глаза, выдававшие предвкушение остальной части вечера в его объятиях. Он и раньше видел такое сочетание чувств в этой красавице певице, и именно оно всегда возводило его собственное возбуждение в крайнюю степень.
Однако сегодня вечером этого не произошло.
Вначале Ралстон собирался оставить послание актрисы без ответа, остаться в ложе, досмотреть представление и выйти из театра вместе с семьей, однако пришел к выводу, что такая записка свидетельствует о том, что певица не собирается проявлять сдержанность. Ему придется более четко и недвусмысленно сформулировать принципы их новых отношений.
А ведь ему следовало бы догадаться, что расставание с актрисой окажется не таким простым: гордость Настасии не позволит ей смириться с отставкой.
— Я пришел сказать, что сегодняшняя записка должна стать последней.
— Я так не думаю, — промурлыкала она, когда последние пряди черных как смоль волос рассыпались по плечам шелковой волной. — Ведь ты же пришел.
— В следующий раз не приду.
Холодный взгляд голубых глаз подтверждал правдивость этих слов.
Пока молчаливая служанка снимала с нее сложный, тщательно продуманный костюм, в котором она выступала, Настасия рассматривала своего любовника в зеркале.
— Если сегодня ты пришел не ко мне, то зачем вообще ты здесь? Ты терпеть не можешь оперу, мой дорогой, однако ты глаз не сводил со сцены.
Будучи актрисой, Настасия всегда очень остро ощущала свою аудиторию, и маркиз часто восхищался ее способностью определить точное местоположение в театральном зале того или иного представителя общества. Она всегда замечала, кто на кого смотрит в зрительном зале, кто вслед за кем выходит во время спектакля и какие события разворачиваются в ложах во время представления, поэтому Ралстон нисколько не удивился, что Настасия заметила его появление в ложе и послала записку.
Греческая богиня набросила на себя алый халат и, махнув рукой, отослала служанку. Как только они остались одни, она повернулась к Ралстону, темные глаза сверкали под густо накрашенными ресницами, губы кривились в недовольной малиновой гримасе.
