Навстречу с никелированной кровати, напомнившей Никите детство, поднялась худенькая простоволосая женщина с бледным лицом и большим тонкогубым ртом, очерченным полосками морщин.
— Ой, все-таки приехали… Как неловко!
«Куда старше двадцати шести», — подумал Никита. Но распахнулись глаза озерной голубизны, и понятие возраста исчезло. Наверное, как-то особенно посмотрел он на нее, потому что перехватил недоуменный Дусин взгляд и встряхнулся.
— Ну, что там у вас? — спросил он сурово и покраснел от смущения.
Женщина наспех заплетала косу.
— Да теперь вроде ничего. Вроде и прошло. Живот, извините, схватило, прямо сил нет. Хоть криком кричи. Да кто ж здесь услышит, все на работе. Я перепугалась, послала Павлика за соседкой, а она, извините, вызвала вас… А оно прошло. Почти не болит… Вы уж не сердитесь, тащились по нашим кучегурам.
Она спохватилась.
— Да что ж вы стоите? Проходите, пожалуйста, проходите. Сейчас арбузом холодненьким угощу, прямо из колодца.
Накинув халатик и завязывая его на ходу, хозяйка прошла на кухню, и оттуда раздался ее возмущенный голос:
— Вот поганец! Вот байстрюк! Целый арбуз умял и не подавился! Ну, я ему покажу!
Стоявший у двери Павлик, благоразумно выскользнул во двор, а Никита с Дусей рассмеялись.
— Спасибо, — сказал Никита. — Спасибо. Не надо нам арбуза. Идите-ка лучше сюда, я вас посмотрю.
— Ну что вы! — женщина смущенно теребила завязки халата. — Не надо. Уже ж прошло… А ежели что — Иван вернется с работы, сходим в больницу.
Но Никита настаивал. Конечно, можно было записать в карточке «вызов необоснован, больная от осмотра отказалась». Сделай запись — и совесть твоя чиста. Но что-то мешало, чем-то эта женщина его тревожила. Он не мог разобраться в том, какая опасность притаилась в ее теле, и потому, свертывая трубочки фонендоскопа, сказал:
— Вот что, собирайтесь, поедем в больницу. Надо анализы сделать. — В этот момент вспомнился Гузов, его кривая осторожная ухмылка, и он внутренне возмутился: бывает же ситуация, когда приходится менять не только линию поведения, но и убеждения.
А женщина не соглашалась. Категорически. Множество невидимых нитей привязывало ее к клетке повседневного бытия: и муж не знает, где обед, и сынишка убежал, и огород не полит, да и мальчишка этот с чемоданчиком явно не нашел ничего и потому страхуется.
В конце концов Никита рассердился. Не хочет — не надо, ее воля. Уже в дверях, прощаясь, он вдруг заметил, что и без того бледное лицо провожавшей их хозяйки домика подергивается восковой голубизной, словно внезапно чья-то рука пережала ей сосуды на шее. Она пошатнулась, и Никита еле успел подхватить падающее тело. Диагноз был ясен, яснее некуда. Теперь, небось, полный живот крови, надо вытаскивать ее поскорее, а как? Гонки по вертикали с носилками в руках? Отпадает. Вниз? То же самое, да еще придется черт знает куда тащить ее на носилках, потому что «Волга» по этой дороге не пройдет. Ах, черт побери, если бы она не была упрямой, как… как женщина. Если бы у него голова сработала вовремя… Да что теперь гадать!
— Кордиамин? Кофеин? — Дуся с привычной ловкостью распахнула чемоданчик.
Никита отрицательно мотнул головой. Лекарства были тут бесполезны, это он знал.
— Мужиков по соседству нет? — спросил он, заранее зная ответ.
— Не-ет. — Рот женщины жадно хватал воздух.
— Тогда вот что: поедете на мне.
— Не-ет. — Это шелестело уже совсем чуть слышно.
— А тут уж вас не спрашивают. — Он взвалил ее на спину и, подхватив под коленки, добавил: — За шею держитесь хоть немного. За шею.
Проулок был пуст. Сквозь косую сеть солнечных лучей мягко сочился грибной дождик. Кто-то, наверное, радовался такой благодати, но Никита, оскальзываясь, с ужасом чувствовал, как с каждым шагом каменной тяжестью наливается прилипшее к его спине тело. Проклятая лестница, казалось, вела на Голгофу. Дрожали колени, икры сводило тугой болью. Сзади, подталкивая, пыталась хоть чем-то помочь Дуся.
«Будь они неладны, живущие (и болеющие) в этом овраге, — думал Никита, — и их предки, выбравшие такое место для поселения, и горисполком, позволяющий существовать этому оврагу, и чертово упрямство женщин, и я сам за то, что всегда увиливал от физкультуры и мои бицепсы похожи на макароны».
А в красном тумане перед глазами все ползли крутые скосы ступеней, и сколько их оставалось до верха, было неизвестно.
Все же он вылез. Добрался. Тяжело и неуверенно ступая, пошел к машине. Навстречу выскочил Ефим Семенович, снял с плеч впавшую в беспамятство женщину, уложил ее на носилки. Никита прислонился к машине, постоял минуту, закрыв глаза, придерживая рукой колотящееся сердце. Теплый дождик легко поглаживал разгоряченную спину.
Дальше было просто. В игру вступала техника. Включили сирену, за пять минут домчались до ближайшей больницы.
Сдали больную.
Сидя в приемном отделении, Никита все еще никак не мог прийти в себя. Старался дышать глубже, но — никакого облегчения. Закурил показавшуюся горькой сигарету, закашлялся и, стараясь не глядеть на дежурного врача, который, как ему казалось, неодобрительно косился в его сторону, потянул к себе телефон. Надо было позвонить, потому что это могло уже произойти, но не было сил поднять трубку, и номер, казалось, навечно вбитый в память, никак не хотел вспоминаться.
А тут еще этот дежурный врач… Никита и сам не раз скептически иронизировал, что врачи «скорой», вместо того чтобы помочь человеку дома, везут его в больницу — лишь бы поменьше ответственности. Неважно, думал ли о нем так этот врач в данный момент, и думал ли о нем вообще, но ведь он мог так думать…
Наконец, палец набрал заветные шесть цифр. Занято. Больше торчать здесь было неудобно.
Диспетчер передал очередной вызов, и закрутилась обычная карусель. Боли в животе. Перелом. Ушиб головы. Перелом. Боли в животе. Сердечный приступ. Отравление. И так — без конца.
Уже стемнело, когда Дуся взмолилась:
— Диспетчер, спросите ответственного, нельзя ли нам вернуться на подстанцию, хоть на полчасика. Поесть бы надо.
Металлический голос в трубке был лишен эмоций.
— Что вы, что вы, не выйдет. Шесть машин сломалось, одна попала в аварию. На вызовы выезжаем с опозданиями.
Ну что ж. Ехать так ехать. Почти сразу щелкнула рация. Взволнованный голос закричал:
— Девятнадцатая! Девятнадцатая! У вас хирург-подработчик?
— Да, да, — с раздражением ответил Никита. Ему не нравилось, когда его называли подработчиком. Слово какое-то дикое. — Ну, что у вас там?
Наверное, опять пьяный валяется где-то в беспамятстве, а сердобольные граждане подняли панику.
— Девятнадцатая! Примите срочный вызов. Улица Вольная, 22, продуктовый магазин. Нападение бандитов, стреляли в продавца! — Голос диспетчера на миг прервался. — Будет встречать милиция.
Екнуло сердце. В воображении возникли фигуры в масках с пистолетами в руках, связанные жертвы, молящие о пощаде, разбитые бутылки, взломанная касса — весь набор детектива.
— В-в-ау! — взвыла сирена.
Неумолимая сила вдавила в спинку сиденья. Замелькали перекрестки. Ефим Семенович с напряженным лицом резко поворачивал баранку, бормоча сквозь зубы любимую выдержку из Правил дорожного движения: «Транспорт специального назначения может двигаться со скоростью, необходимой для выполнения задания, но обеспечивая безопасность движения». Это звучало, как молитва.
Услышав печальный вой сирены, попутные и встречные машины послушно шарахались в стороны, и все же, лишь выскочив на прямой и широкий проспект Энгельса, Ефим Семенович облегченно вздохнул и еще прибавил скорость.
Проспект стремился ввысь. В дальнем его конце взнузданная двумя цепочками фонарей вереница автомобилей проваливалась в неизвестность. По огороженному бульвару, разделявшему проспект на две ленты, прогуливались молодые хорошенькие мамаши в джинсах, с распущенными до пояса волосами. Не верилось, что в колясках, бережно подталкиваемых ими, сосут соски их дети, а не младшие братья и сестры. Перекрестки были пусты, прохожих поглощали темные пасти подземных переходов. Ефим Семенович расслабился и, вытащив из нагрудного кармана сигарету, на долю секунды отвлекся, чтобы прикурить.
— В-в-ау! — жалобно кричала сирена.
Вдруг неожиданно, как в кинокадре, на мостовой нелепым монументом возникла старуха в уродливой шляпке и с зонтиком.
Еще миг и… Никита невольно откинулся и зажмурил глаза, ожидая неизбежного удара. Как куклу, его резко мотнуло влево, навалило на Ефима Семеновича. Машину тряхнуло. Он открыл глаза: прямо на него наплывала витрина парикмахерской, кричащий женский рот, вскинутые в ужасе руки. Затем так же резко кинуло вправо, ударило о дверку. Стукнули колеса, и в зеркальце сбоку, все уменьшаясь, стала удаляться фигура старухи с грозно поднятым зонтиком.
