Эллен бесшумно вошла в дом. Когда она открыла дверь в переднюю, из гостиной ей навстречу вышла Розмари, разрумянившаяся и задыхающаяся. Вся ее фигура дышала напряжением и страстным волнением.
— Почему ты не в постели, Розмари? — спросила Эллен.
— Входи скорее, — сказала Розмари взволнованно. — Я хочу что-то тебе сказать.
Эллен спокойно сняла шаль и галоши и последовала за сестрой в теплую, освещенную камином комнату. Там она остановилась, положив руку на стол, и ждала.
Суровая и чернобровая, она выглядела по-своему очень красивой. Новое черное бархатное платье со шлейфом и удлиненным вырезом, которое она сшила специально для серебряной свадьбы Поллоков, выгодно подчеркивало ее величественную массивную фигуру. На шее у нее было великолепное янтарное ожерелье, семейная реликвия. Морозный воздух нарумянил ей щеки до ярко-алого цвета. Но ее стальные голубые глаза были такими же ледяными и жестокими, как небо в зимнюю ночь. Она стояла и ждала в суровом молчании, которое Розмари смогла нарушить, лишь сделав над собой отчаянное усилие.
— Эллен, мистер Мередит был здесь сегодня вечером.
— И что же?
— И… и., он предложил мне выйти за него замуж.
— Я этого ожидала. Разумеется, ты ему отказала?
— Нет.
— Розмари! — Эллен стиснула руки и невольно сделала шаг вперед. — Ты хочешь сказать, что приняла его предложение?
— Нет… нет.
Эллен вновь овладела собой.
— Что же тогда ты сделала?
— Я… я попросила его дать мне несколько дней, чтобы все обдумать.
— Не понимаю, зачем это было нужно, — сказала Эллен с холодным презрением, — когда ты можешь дать ему лишь один ответ.
Розмари умоляюще протянула руки.
— Эллен, — сказала она в отчаянии, — я люблю Джона Мередита… я хочу стать его женой. Пожалуйста, освободи меня от того обещания.
— Нет, — сказала Эллен безжалостно, так как почти умирала от страха.
— Эллен… Эллен…
— Послушай, — перебила Эллен. — Я не просила тебя ничего обещать. Ты сама это предложила.
— Я знаю… знаю. Но я не думала тогда, что когда-нибудь снова полюблю.
— Ты предложила дать это обещание, — продолжила Эллен, не смягчившись. — Ты дала его на Библии нашей матери. Это было не просто обещание… это была клятва. Теперь ты хочешь нарушить ее.
— Я лишь прошу тебя освободить меня от нее, Эллен.
— Я этого не сделаю. Обещание есть обещание — я так считаю. Я не намерена освобождать тебя от него. Нарушь свое обещание… стань клятвопреступницей, если хочешь… но моего согласия на это не будет.
— Ты очень сурова ко мне, Эллен.
— Сурова к тебе! А что будет со мной? Ты хоть подумала, каково будет мне одной, если ты уйдешь от меня? Я не вынесу одиночества… я сойду с ума. Я не могу жить одна. Разве я не была тебе хорошей сестрой? Разве я хоть в чем-нибудь шла против твоих желаний? Разве я не потакала тебе во всем?
— Конечно… конечно.
— Тогда почему ты хочешь покинуть меня ради этого мужчины, которого ты всего год назад и в глаза не видела?
— Я люблю его, Эллен.
— «Люблю»! Ты говоришь как школьница, а не как женщина средних лет. Он не любит тебя. Ему нужна экономка и гувернантка. И ты не любишь его. Ты просто хочешь сделаться «миссис»… ты одна из тех слабохарактерных женщин, которые считают позором быть зачисленными в категорию старых дев. Вот и все, что тут можно сказать.
Розмари вздрогнула. Эллен не могла или не хотела понять. Спорить с ней было бесполезно.
— Так ты не освободишь меня от обещания, Эллен?
— Нет. И я не хочу больше говорить об этом. Ты обещала, и тебе придется сдержать слово. Вот и все. Иди спать. Посмотри на часы! Ты ужасно романтична и слишком возбуждена. Завтра ты будешь разумнее. Во всяком случае, чтобы я больше не слышала об этих глупостях. Иди.
Розмари ушла без единого слова, бледная и подавленная. Эллен несколько минут возбужденно расхаживала по комнате, а затем остановилась возле кресла, в котором спокойно проспал весь вечер Сент-Джордж. Невольная улыбка появилась на ее мрачном лице. Был только один момент в ее жизни — смерть матери, — когда Эллен не могла разбавить трагедию комедией. Даже в те давние тяжелые дни, когда Норман Дуглас, если можно так выразиться, «бросил» ее, она смеялась над собой так же часто, как плакала.
— Я думаю, кое-кто будет дуться, Сент-Джордж. Да, Сент, я предполагаю, нас ждет несколько неприятных, унылых дней. Что ж, мы переживем их, Джордж. Мы справлялись с глупыми детьми и прежде, Сент. Розмари подуется немного… а потом это пройдет… и все будет как прежде, Джордж. Она обещала… и ей придется сдержать обещание. И это мое последнее слово — больше я ничего не скажу на эту тему ни тебе, Сент, ни ей, ни кому-либо другому.
Но Эллен лежала в постели разгневанная и не могла заснуть до утра.
Однако Розмари не стала «дуться». На следующий день она была бледна и молчалива, но никакой другой перемены в ее поведении Эллен не заметила. Она явно не держала зла на Эллен.
Погода была плохой, штормило, так что ни одна из них даже не заговорила о том, чтобы пойти в церковь. После обеда Розмари закрылась в своей комнате и написала записку Джону Мередиту, Она была не настолько уверена в себе, чтобы сказать «нет» при личной встрече. Несомненно, у него возникло бы подозрение, что она говорит это «нет» неохотно, и он не смирился бы с отказом, а она чувствовала, что не вынесет просьб или уговоров. Она должна внушить ему мысль, что он безразличен ей, и сделать это можно было только в письме. Она написала ему самый церемонный, самый холодный отказ, какой только можно вообразить. Едва ли его можно было считать любезным, и он явно не мог оставить никаких надежд даже самому смелому влюбленному… а Джон Мередит был отнюдь не самым смелым.
Он замкнулся в себе, обиженный и униженный, после того как прочел письмо Розмари на следующий день в своем пыльном кабинете. Но вслед за чувством унижения к нему пришло ужасное осознание того, как много он потерял. Прежде он думал, что любит Розмари не так сильно, как любил Сесилию. Теперь, когда он потерял ее, ему стало ясно, что его любовь была такой же сильной. Розмари была для него всем… всем! И он должен полностью вычеркнуть ее из своей жизни. Даже дружба была теперь невозможна. Будущая жизнь тянулась перед его мысленным взором невыносимо унылой и тусклой полосой. Он должен жить дальше… была работа… дети… но душа его не лежала ни к какому занятию. Опустив голову на руки, он сидел один весь вечер в своем темном, холодном, неуютном кабинете. А в сером доме на холме у Розмари болела голова, и она рано ушла спать, после чего Эллен, обращаясь к Сент-Джорджу, выражавшему мурлыканьем свое презрение к глупому человечеству, которое не понимает, что самое важное в жизни — это мягкая подушка, заметила:
— Что делали бы женщины, Сент-Джордж, если бы не существовало такого удобного предлога, как головная боль? Но ничего страшного, Сент. Следующие несколько недель мы будем закрывать на это глаза. Признаюсь, что мне самой неловко, Джордж. Такое чувство, будто я утопила котенка. Но она обещала, Сент… и она сама предложила дать то обещание, Джордж.
ГЛАВА 23
Клуб «Хорошее поведение»
Дождик шел весь день — легкий, ласковый, красивый весенний дождик, который, казалось, шептал о появившихся перелесках и пробуждающихся фиалках. Весь день гавань, залив и прибрежные луга смутно виднелись сквозь жемчужно-серую дымку. Но к вечеру дождик прекратился, а дымку ветром унесло в море. Облака усеяли небо над гаванью, словно маленькие огненные розочки. Вдали, за гаванью, на фоне буйного великолепия бледно-желтых нарциссов и красного клевера темнели холмы. Огромная серебристая вечерняя звезда стояла над гаванью, словно страж. Свежий, веселый, недавно поднявшийся ветерок приносил из Долины Радуг смолистый запах хвои и мокрого мха. Ветерок тихонько напевал в старых елях вокруг кладбища и трепал великолепные кудри Фейт, которая сидела на надгробии Хезекаи Поллока, обняв одной рукой Мэри Ванс, а другой — Уну. Напротив них на другом могильном камне сидели Карл и Джерри, и все они были полны озорства после долгого дня, проведенного взаперти из-за дождя.
— Воздух прямо-таки сияет, правда? Так хорошо его промыло дождем, — сказала Фейт радостно.
Мэри Ванс взглянула на нее мрачно. То, что Мэри знала или воображала, будто знает, давало ей все основания считать, что Фейт слишком уж весела и беззаботна. Мэри собиралась высказаться… и высказаться прежде, чем отправиться домой. Миссис Эллиот послала ее со свежими яйцами в дом священника и разрешила задержаться там не дольше получаса. Эти полчаса почти истекли, так что Мэри, решительно вытянув поджатые под себя и затекшие ноги, неожиданно сказала:
— Что там воздух… Послушайте-ка, что я вам скажу. Вам надо срочно исправляться — непременно надо. Вы ужасно ведете себя этой весной. Я пришла сюда сегодня специально, чтобы вам это сказать. Что о вас рассказывают — просто ужас!
