Только тогда я понял, отчего подпоручик Морозов рвал красноармейские книги некоторых раненых.
Когда мы подымались к лесу, на опушке несколько офицеров 4-го взвода рыли могилу. Двое сколачивали большой березовый крест.
- И многих убило?
- Без малого - два отделения,- ответил мне поручик Устинов.- Ну и мы ж их перекололи! Всех!.. Впрочем, их там не так уж много было!
- И откуда Туркулу батальон померещился? Да еще третий, огромный такой!.. Рота, и то едва ли!..
- Сволочи! - пробасил третий офицер, поручик Макаров.- Удивляюсь, господа! Словно на Руси у нас своих сволочей мало! Вот сейчас,- смотрите,китайцев каких-то пригнали!
И, наклонившись, он вновь ударил по земле топором. Ель над ним задрожала. С ветвей посыпались шишки.
- На бедного Макара все шишки валятся! - засмеялся поручик Устинов.
Мы уже входили в лесок.
- Нет, брат, снимай и штаны и гимнастерку! Всё, брат, снимай!
Поручик Пестряков сидел на земле, вытянув вдоль корней кривые, как у кавалериста ноги. В руках он держал наган. Перед ним, окруженные офицерами, стояли человек 8 пленных - низкорослых и желтолицых, с редкими, острыми бороденками.
Один уже лежал на земле. Трава под ним краснела.
- Я!.. Подождите!.. Я!..- подбегая ко взводному, кричал поручик Горбик.- Вози-и-ться?! - И, подскочив к пленным, он ударил одного из них прикладом по голове.- Раздевайся, китайская кавалерия, мать твою в шелк!
- Нэ Китай! - бабьим голосом, закричал, хватаясь за голову, пленный.Нэ Китай!.. Башкирия!
Держа руки над головой, он прыгал под ударами, быстро дергая острыми плечами.
- Моя нэ Китай!.. Моя - Башкирия!.. Нэ... нэ... нэ Китай!
- Умора!
- С ума сойти!
- Ну и публика!..- хохотали офицеры.
- Ну, раз Башкирия, ничего не попишешь! Одевайся! - сказал поручик Пестряков, вставая.
Но поручик Горбик вскинул в плечо винтовку.
- Вот этого, поручик, этого,- врет! - уж больно на китайца смахивает!
- Да сто-о-ит ли? - Пестряков зевнул.- Пусть дышит, пу-у-у...
Но поручик Горбик выстрелил.
Через лес шел генерал Туркул.
Часа через два вдоль дороги перед лесом уже вытягивались подводы офицерской роты.
Мы спускались с опушки. Около свежего березового креста, бросавшего на дорогу длинную, тяжелую тень, я остановился и, поджидая подпоручика Морозова, оглянулся назад.
За крестом на зеленой лужайке лежали переколотые красноармейцы. У тех, кто не был еще раздет, карманы были выворочены.
- Коммунисты, думали... А у них и махорки нету! - сказал за моей спиной капитан Темя.
- Поручик Морозов!.. Поручик Морозов!..- крикнул я.- Да идем же!..
Подводы солдатских рот уже медленно двигались к юго-западу.
ГЛАВА О ВЫПАВШЕМ ИЗ СТРОЯ
В цепи за колонией Фридрихсфельд мы лежали с раннего утра.
Было не по-осеннему жарко. Казалось, солнце ползет не по небу,- по самой спине... Оно заползало под гимнастерку, под фуражку...
- В самый мозг заползает, проклятое!
- Типун тебе!.. Еще,- подожди,- накличешь морозы!..- сердито бросил мичману подпоручик Тяглов.- Молить нужно, чтоб держалась погода... А ты... В холода нам всегда не везет...
- Мне пить хочется, а не твои, дурак, нотации слушать!.. Молчи ты!..
Воды во флягах давно уже не было.
Цепь красных лежала за лощиной на кукурузном поле. Наша - на баштане. Мы лениво перестреливались. Но лишь стоило нам сделать попытку продвинуться, как пулеметная трескотня яростно бросалась нам навстречу, и мы вновь падали, ругаясь в христа и бога.
Баштан перед нами был изрыт колесами подвод и пулеметных двуколок. Откуда-то с левого фланга ползла пыль. Пыль залезала в рот,- глубже! - в горло, а сухая, сорная трава, упрямо проросшая над кочками, жгла лицо и руки... Уже ни о чем, только: пить!., пить!..- не думалось.
- Ура! - крикнул вдруг полковник Лапков.
Но огонь красных, точно коса бегущую под ветром рожь, подрезал вскочившую на ноги цепь, и офицерская рота, сразу поредевшая, вновь залегла.
Хорошо, что я упал за бугорок. Над бугорком, качая сухую траву, звенели пули...
- Дурак! Одну роту подымает! - ругался за мной поручик Пестряков.Скорей бы Туркул пришел!.. Тут весь полк поднять нужно,- всем фронтом...
- Ясное дело!
- Конечно, ясное!..
- Господа, не критикуйте, не зная!.. Туркул в глубокий обход пошел. Никого подымать не нужно!.. Выждать... ...А солнце ползло и ползло.
- Черт дери, патроны доставляют, а воду вот...
- Мичман, вы хуже солдафона!..
- Мичман!..
Мичман возле меня не унимался:
- Черт дери!.. Уже не пить,- плюнуть хочется!.. И то нечем!..
Я приподнялся на локтях и выглянул из-за бугорка. Мне показалось: на горизонте ползет туча... Но небо было чисто, и лишь над степью колыхалась пыль. Стрельба учащалась.
- Черт!..- выругался я, и вдруг увидел шагах в десяти от бугорка зеленый в полоску арбуз, еще не тронутый колесами двуколок. На нем круглым пятном играло солнце.
"Вот это повезло!.." - подумал я, но вылезать из-за бугорка побоялся.
За бугорком, качая траву, звенели пули...
...Прошел час. Солнце в небе склонилось к западу. Сухим треском перекликались винтовки. Пулемет сшивал даль с пылью...
Я вновь приподнял голову и стал смотреть на арбуз.
И пока я думал, можно ли подползти, и как подползти, и можно ли надеть арбуз на штык, и как надеть,- какая-то пуля, стегнув землю, ударила о зеленый в полоску край арбуза.
И арбуз раскололся.
И по красной мякоти потек сок.
За соком, медленно переворачиваясь, покатились черные семечки...
Я не выдержал. Вылез из-за бугорка и пополз к арбузу...
...- Санитар!.. Санитар...- кричал за мной кто-то.
Я лежал лицом в траве, пытаясь зацепиться за что-либо пальцами правой руки. Но сухая трава рвалась под пальцами, и сдвинуться с места я не мог. Левая рука, плечо, голова и шея быстро немели.
- Санитар!.. Санитар!..
Кто-то схватил меня за сапоги. Потом выше,- под колени.
Когда меня оттягивали назад, с неба быстрой дугой падало солнце...
Вечерело.
Уже перевязанный, я лежал на подводе. Рядом со мной лежали какие-то солдаты. Солдаты стонали.
Надо мной стоял подпоручик Морозов.
Расположенная около перевязочного пункта офицерская рота пела "Журавушку".
- Ну прощай! Должно быть, больше не увидимся... Счастливый!..- тихо говорил мне подпоручик Морозов.- А и здорово же тебя заквасило!.. В плечо, говоришь, потом выскочила и в шею?..
Мимо подводы проходили жители Фридрихсфельда, коренастые немцы, с глазами, спрятанными под брови. Пробежало несколько офицеров.
- Пленных ведут!.. Пленных!..- кричал, пробегая, капитан Темя.- И наловили же!.. Ну и Туркул!.. Ну и молодчага!.. Поручик!.. Поручик Горбик!..
- В ружье! - где-то скомандовал вдруг полковник Лапков.
Я инстинктивно дернулся вперед. Но, вспомнив о ранении, улыбнулся.
- Становись!..- командовал полковник. Но команда прошла надо мной,мимо... Я чувствовал себя выпавшим откуда-то, куда был я крепко ввинчен, и чувство это было радостным...
Подводчик задергал вожжами. Поручик Пестряков, Аксаев, мичман Дегтярев, капитан Темя и подпоручики Тяглов и Морозов быстро бежали через улицу.
- Морозов! Морозов!..- еще раз крикнул я.
Но подпоручик Морозов стоял в строю. Он не мог оглянуться,- полковник Лапков скомандовал уже: "Равняйсь!..".
Через полчаса наши подводы медленно шли на Федоровку.
Ни с кем из офицеров 1-го Стрелкового имени генерала Дроздовского полка я больше не встречался.
* * *
Лазарет - не позиция. В лазарете много думаешь...
Ночь...
Ржавчина около гвоздей проела жесть кровли. Концы отставших листов грохотали и бились под ветром. А Глащуку, ефрейтору 2-го Конного, казалось: совсем близко, на Малаховом кургане, бьет в тишину и ночь одинокая пушка.
Я дни и ночи лежал на одном боку. На правом. Дни и многие бессонные ночи видел пред собой только Глащука. Видя его каждый день и каждый день с ним беседуя, научился наконец отгадывать, о чем думает он, когда собирает морщинки вкруг вздернутого носа, и когда, вдруг подымая брови, сразу же наполовину суживает лоб, и когда, улыбаясь, расплющивает губы вдоль усеянных веснушками щек.
Здесь, в Севастополе, четыре месяца тому назад Глащук лечил свою первую рану. И вот он ранен вторично. Привезен сюда же. Доктор - старый знакомый.
- Ну и рана! - сказал он.- Здорово!
Бегая по разбитой руке, кровь Глащука стучала молоточком (я знаю,- у меня она стучала так же!) - слабо, но часто-часто: в плечо, в локоть... А пушка на Малаховом и гудела, и била, и ухала: "Раз! раз!.."
..."Военный хирургический госпиталь № 5" занимал целое здание. В рамах окна палаты № 8 прыгали стекла. По рамам бил ветер. Бобров, вахмистр Назаровского полка, второй сосед Глащука, рвал с себя одеяло. Кричал: "Эй, казаки! Станишники!.." Приподнявшись с постели, Глащук звал сестру. Видно, опять спросить думал: "Можно ли, сестрица, чтоб руки не срезали? Доктор говорит, что нельзя... А может, можно?.."
Но сестра к нему не подходила. В другом конце палаты умирал поручик Лебеда, гвардеец.
