Я вхожу в маленькую восьмиугольную комнату. Стены не безупречные, они склонны отражать высокие частоты и поглащать низкие, так что все внутри звучит легче, чем следовало бы. Кое-что можно исправить, а с чем-то нужно просто смириться.
Дверь тихо закрывается за моей спиной. В комнате уже прохладно – она охлаждается первой в доме.
Вдоль стены расположены чипы. Некоторые из них уникальны, я уверен. Копии записей, каких больше нет ни у кого в Галактике. Некоторые из них просто редкие и очень дорогие.
У меня есть все. Точнее говоря, у меня есть понемногу ото всех. У меня есть музыка, которую имперские власти запретили поколение назад… Музыканты, наказанные за то, что они пели неправильные слова, неправильно играли неправильной аудитории, музыканты, которые просто исчезли, и те, кому посчастливилось умереть до того, как Империя пришла к власти. Здесь Макса Джандовар и Орин Мерсаи, Телиндел и Сэрлок, Лорд Кавад и Скаалайт Оркестра, М’лар’Нкаи’камбрик, Джанет Лалаша и Миракл Мерико, который умер в заключении через четыре дня, как я видел его играющим «Звездный танец» в последний раз. Древние мастера, Канг и Лубрикс, Овидо Айшара и изумительная Бруллиан Дилл.
У меня было две записи Огненного Фигрин Д’ана и «Модальных». Д’ан, наверное, лучший клооист, которого когда-либо знала Галактика. Что до Дойкка На’тса… его игра мне иногда кажется осторожной, неуверенной… Но когда разгарается огонь, он играет на физззе так же, как Джанет Лалаша в свои лучшие времена.
Те, кто у них играет на заднем плане, могли бы возглавлять ансамбль поменьше. Я усаживаюсь на сиденье, установленное почти в центре комнаты, куда доходит самый чистый звук, открываю бутылку двадцатилетнего «Дориан квилла» и жду, пока начнется музыка.
Мой народ верит, что для того, чтобы убить, ты должен любить и лелеять свою жертву, пока она умирает. Между тобой и жертвой не существует барьера, и убивая, ты умираешь сам.
Музыка – единственная похожая вещь.
Музыка окружает меня, пока я не прекращаю существовать.
Убивая, я умираю.
Для этого я и живу.
* * *
Я рад, что мои отцы мертвы.
Утром я пошел встретиться с Джаббой.
Пока мы говорили, я стоял возле люка, а его хвост постоянно подергивался. Часть меня была испугана: даже хищников иногда съедают большие хищники. Другая часть хотела наброситься на него.
Он оглядел меня своими узкими уродливыми глазками и рассмеялся грохочущим неприятным смехом.
– Итак… Какую информацию желает мне продать мой нелюбимый шпион?
Я повел разговор умело. Я говорил с ним на его родном языке, которого обычно стараюсь избегать; от него у меня болит горло, а чтобы произносить некоторые звуки, мне нужно использовать оба ряда зубов. После длительного разговора передний ряд болит от того, что его приходится постоянно втягивать и быстро выдвигать обратно.
– В городе есть наемник.
Я разузнал о нем, что мог, прежде чем отправиться сюда. Много узнать не удалось, но я торопился. Я хотел провернуть это быстро – если Джаббе не понравятся Д’ан и Ноудз, я, возможно, никогда не увижу, как они играют. Так же как и все остальные.
– Оброн Меттло. Настоящий профессионал, участвовал в десятке битв, обычно на стороне победителей, ищет работу. Муринец, имеет отношение…
Он издал низкий, рокочущий звук, который можно было расценивать как проявление заинтересованности. У Джаббы было множество мускулов, но не все он мог контролировать. А муринцы обычно такие же умелые, как и коварные.
Я продолжил выдумывать:
– Если хотите, я могу войти с ним в контакт. Привести его к вам… возможно, на обед. Не помешает некоторое развлечение, например музыка. Муринцы любят музыку, она их успокаивает.
Его веки чуть опустились; либо он заскучал, либо задумался. Наконец он усмехнулся и сказал:
– Присылай его.
Я поклонился и попятился назад настолько быстро, насколько позволяла вежливость. Перед тем как пролезть в люк, я сказал:
– Как пожелаете, господин. Мы будем здесь после наступления сумерек, вас устраивает это время?
Он улыбнулся и взглянул на меня так, что у меня мех на пояснице встал дыбом.
– Пришли его, – уточнил он. – А ты не приглашен.
Я остановился на краю люка, мой разум отказывался повиноваться. Должен же был быть какой-то способ ухитриться… Джабба издал угрожающий звук. Знакомый звук; его иногда издавали деваронцы, правда целой стаей. Мои уши навострились, и передние зубы встали на место.
– Теперь ты можешь уйти.
Я снова поклонился и вышел.
* * *
Я провел тот вечер в забегаловке, напиваясь до бесчувствия.
Я чувствовал, что Джабба скормит «Модальных» своему ранкору. У него раньше никогда не было стоящей группы, ни разу. Лучшее, что у него было, это группа Макса Ребо. А они могли поддерживать ритм, только если их самих в этот момент кто-нибудь поддерживал.
Но на следующее утро я узнал, что Ребо ищет работу.
У Джаббы появились новые любимчики. Это меня чуть не убило.
Четыре дня я не мог заснуть, думая об этом. Вот они здесь, на полпути в Мос Айсли. Будут играть для него. Меня это съедало заживо. Я потерял в тот день столько Благодати, что останься у меня чуть-чуть стыда, он бы мне пригодился.
Где-то на пятый день я перебрал. Я очнулся, лежа лицом вниз посреди аллеи за забегаловкой, в темноте. Кто-то тыкал мне в плечо ногой. Я захотел подняться и выбить всю дурь из этого болвана…
Но Вухер опустился рядом со мной на колени.
– Ты можешь подняться?
Холодный гравий врезался мне в щеку. Я ощутил синяки, порезы – память медленно возвращалась ко мне. Несколько нападавших избили меня – тяжелыми деревянными или металлическими палками, мне казалось. Просто обычное ограбление. Моя правая рука не двигалась вовсе.
– Не думаю.
– Давай помогу.
Мое тело плотнее человеческого, так что он затрясся, помогая мне подняться на ноги. От напряжения я почувствовал приступ нестерпимой боли в плече.
– Где ты живешь?
Он почти донес меня до моего жилища и встал у входа, пока я нащупывал замок.
– Тебе нужна медицинская помощь?
Я не помню, ответил я ему или нет. Это был глупый вопрос. Ни один врач на Татуине не знал физиологии деваронцев, а если такой и был – я не хотел с ним знакомиться. Я смог добраться до душа, где и рухнул. Я включил холодную воду и сидел там до утра, размышляя о том, насколько паршивая у меня жизнь.
* * *
К утру я наполовину понял, что нахожусь дома. Я сидел у себя, никуда не выходил и оставил теплообменные спирали работающими целый день. Около полудня я нашел в себе силы взять кусок вомп-крысы длиной в руку из холодильника, разогреть до температуры тела и забрать ее собой в душ. Я сидел под водой, голый, и ел, пока мой желудок не наполнился. Когда ничего не осталось, кроме костей на полу, я выключил воду и покачиваясь побрел спать.
* * *
Прошло некоторое время, прежде чем я без опаски решился выйти наружу. Несколько раз кто-то появлялся у моей двери, я не открывал. Информация проносится по Мос Айсли быстрее скорости света. Мос Айсли как живое существо: съедает больных и слабых. И я выжил здесь все эти годы, не убивая никого, кроме нескольких горожан. А теперь все знали, что на меня напали – люди, ограбившие меня, наверняка хвастали этим. Если это так, то, кто бы они ни были, до конца месяца они окажутся у меня в холодильнике.
Но пока что я не решался пойти в забегаловку, пока ко мне не вернутся сиды.
Дольше всего заживала рука. Неделями позже она все еще не восстановила былую гибкость и болела, если ею двигать неправильно. Но у меня почти кончилась еда, так что выбора не было. Однажды утром я оделся, установил сигнализацию и отправился в забегаловку.
Вухер поднял взгляд и кивнул мне, когда я вошел. Первый посетитель. Он поставил стакан и налил в него глоток золотистой жидкости.
– За счет заведения. Выпей, пока никого нет.
Я взглянул на напиток, затем на Вухера и растерялся практически так же, как когда Джабба сказал мне прислать наемника одного.
– Премного благодарен, – смог я наконец выпалить.
Он кивнул, а я поднял стакан…
И остановился. У хищников нюх лучше, чем у травоядных. С выпивкой было что-то не то. Это…
Пока я пялился на стакан, он налил глоток самому себе, чокнулся со мной и залпом выпил.
Мерензанское золотое. Настоящее. Драгоценное, чистое мерензанское золотое.
Я все еще таращился на него, а Вухер заткнул пробкой бутылку без этикетки, поставил ее под стойку и пошел открывать свое заведение.
Я взял стакан в свой угол, сел и очень медленно выпил. Я и не знал, что на всем Татуине есть бутылка настоящего золотого. Я почти забыл, какое оно на вкус.
Интересно, сколько лет он держал эту бутылку, не говоря про нее никому ни слова.
Клянусь Холодом, я паршивый шпион.
Настолько, что этим даже можно гордиться.
* * *
Все утро я вслушивался в разговоры в баре. Я был вне досягаемости, а за это время произошло много всего интересного. Прошлой ночью имперский крейсер вступил в сражение на орбите с повстанческим космическим кораблем, и сегодня штурмовики прочесывают Татуин в поисках спасшихся.
