Впрочем, о неприязни магов к холодной стали ему случалось слышать и раньше. Но как понять странный запрет на пение в общественных местах? И почему люди словно бы не заметили совершенное Белыми стражами убийство, никак не выразив своего отношения к случившемуся?
Размышляя обо всех этих странностях, Креслин слышит доносящиеся из дверей, куда сворачивают многие прохожие, приглушенные звуки гитары и, кажется, даже тихое пение. Поднявшись со скамейки, он направляется туда; вдруг это хоть что-то прояснит. К тому же, возможно, Белые стражи патрулируют увеселительные заведения с меньшим рвением, чем улицы. Правда, возможно и обратное.
Когда юноша заходит в задымленное помещение и озирается по сторонам, никто не обращает на пего внимания. В глубине зала находится возвышение, где одинокий музыкант перебирает струны и напевает какую-то дурацкую песенку:
— …Ла-ла, ла-ла, в первый день весныНаша кошка с собакой игра-ла-ла…
Ноты можно назвать в лучшем случае медными. Креслин сыграл бы лучше, даже не особо стараясь. Приметив у стены не занятый, хоть на нем и стоят две пустые кружки, столик, юноша бочком направляется туда.
— Эй, поосторожней! — звучит грубый голос. Обернувшись, Креслин видит двоих парней, сидящих по обе стороны от молодой женщины.
Окликнувший юношу курчавый малый демонстративно трогает рукоять ножа.
— Кого я не люблю, так это чужаков, — заявляет он. — Ты не думаешь, приятель, что тебе лучше бы убраться в свои края?
— Нет, — невозмутимо произносит Креслин, глядя курчавому задире прямо в глаза. — Пожалуй, я так не думаю.
Парень отводит взгляд. Добравшись до столика, юноша садится, а свой мешок кладет под ноги. Так, чтобы дотянуться до рукояти клинка было совсем нетрудно.
— Что будем заказывать? — служанка забирает пустые кружки и проходится по столешнице влажной тряпкой.
— А что у вас есть?
— Ты певец? — у женщины круглое лицо, черные, остриженные выше плеч кудряшки и приветливый, но твердый голос.
— Нет, во всяком случае, не сейчас, — смеется Креслин. — Так что у вас есть?
— Жаль, что не певец. Нынешний-то… хм. Говорят, правда, будто следующий будет лучше. А что у нас есть… Сидр, мед, вино…
Креслин пожимает плечами:
— Неси сидр.
— Три монеты.
Заметив изумление на его лице, служанка поясняет:
— Ты платишь за пение. Хоть и не лучшее, но все же пение. Наше заведение, одно из очень немногих, имеет разрешение.
Креслин достает три монеты и кладет на стол.
— Вот и чудненько. Только смотри, чтоб никакой магии. Лучше им к моему возвращению здесь же и лежать.
Ее голос звенит весело, позволяя понять — она не опасается исчезновения денег. Бедра служанки слегка задевают Креслина, когда она поворачивается к той самой троице, мимо которой он протискивался к столу.
— Повторить?
— Пока нет, — отвечает женский голос.
— Хорошо.
Гитарист заканчивает играть и покидает возвышение, удостоившись лишь жиденьких хлопков. Креслин, дожидаясь своего сидра, присматривается к посетителям. Неподалеку от столика курчавого задиры расположились четверо чужеземцев, к которым тот наверняка не цеплялся: они одеты как воины и на широких поясах носят тяжелые мечи. За соседним столиком пристроились две пары неопределенного возраста. Двое посетителей выглядят торговцами, трое одеждой походят на мореходов. Каким ветром занесло их в Фэрхэвен — Креслицу невдомек. Пять коротко стриженных женщин с кинжалами на поясах занимают угловой столик, который кажется укутанным в белое облако. За другим обнаруживается еще одна компания чужеземцев: четверо мужчин и женщина. Вооружены из них лишь двое — эта самая женщина и один мужчина.
— А вот и сидр, — служанка ставит на стол тяжелую кружку.
— А вот и денежки, — смеется Креслин. — Как обещано, никакой магии.
— Спасибо, парнишка. Сейчас выйдет новый музыкант, говорят, не чета прежнему, — она поворачивается к возвышению, куда уже поднялся плотный мужчина. Он садится, кладет гитару на колени и смотрит на собравшихся.
«…надеюсь, хоть этот будет стоить тех денег, какие здесь дерут…»
«…тише. Дайте послушать».
Юноша отпивает глоток теплого, щедро сдобренного специями яблочного сидра. Едва уловимая горчинка не портит пряного вкуса.
Новый гитарист и вправду играет более профессионально: Креслину его звуки видятся упорядоченными, словно они приклеены к тяжелому, наполненному дымом воздуху. Юноша отпивает сидр маленькими глоточками, уже не отмечая оттенков вкуса: мысли уносят его в прошлое. Ему вспоминается музыкант с серебряными волосами и попытка ухватить плывущую в воздухе золотую ноту.
С рассеянной улыбкой Креслин пожимает плечами и протягивает руку вслед за потянувшимся вперед сознанием.
«Трамм…»
Музыкант на возвышении берет фальшивую ноту. Глаза его расширяются — всмотревшись в угол, где резонируют звуки, он видит самое смутное из серебряных свечений, протекающее меж пальцами сребровласого юноши.
Креслин ослабляет хватку, не обращая внимания на то, сколь неуверенно завершает гитарист свою балладу.
— Это… ч-что?.. — шепчет пухлая служанка, глядя на тающий в пальцах юноши серебряный луч.
— Всего лишь воспоминание, — отвечает он, как будто эти слова хоть что-нибудь объясняют. Служанка сглатывает, поворачивается и осеняет себя знамением верующих во единого Бога.
— Повтори то же самое, подружка, — говорят ей игроки в кости с соседнего стола.
Дым дубовых поленьев, поднимаясь от очага, смешивается с холодным воздухом — им тянет от открытой двери.
Креслин еще раз отпивает из темно-коричневой кружки, впервые осознавая оттенок вкуса, почувствованный, но не понятый им при первых глотках.
На столе появляется красное яблоко с зелеными полосками. И темной червоточиной. Креслин отпил всего пару глотков, но теперь его кружка опустела чуть ли не наполовину.
— Я предпочел бы этого не знать, — бормочет он, сообразив, что сидр изготовляется из гнилых фруктов.
— Эй, откуда вы берете яблоки, в такое-то время года? — вопрос задает сидящий за соседним столиком чисто выбритый молодой человек с суровым лицом, облаченный в белую одежду стражей.
Так же одета и его соседка, женщина, на отвороте куртки которой красуется знак — разделенный надвое черно-белый кружок. Бросив взгляд на Креслина, она подмечает его серебряные волосы, всматривается в лицо и делает жест.
Крохотный огонек возникает перед лицом служанки, уже спешащей к Белым стражам.
— Да, досточтимые.
Креслин делает глубокий вздох. Уйти сейчас — значило бы привлечь к себе еще больше внимания. Он отпивает еще один глоток сидра, стараясь прикрыть лицо кружкой.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
