Через некоторое время он, однако, зашел в тупик. После того, как он нашел себя в роли воздушного пирата, времена опять изменились. Земля продолжала остывать, и настала другая эра — ледниковый период. Процесс ускоряло еще и то, что в небе рядом с солнцем появился какой-то диск, почти невидимый. На глазах у Эдварда диск соприкоснулся с солнцем и стал наползать на него, как контактная линза. Часть солнца, накрытая им, побледнела, и на нее можно было смотреть без рези в глазах.
Любезный лектор возник снова и пояснил:
— Это все инопланетяне. Они затягивают солнце специальной линзой, чтобы ускорить охлаждение.
С тех пор солнечный свет стал каким-то холодным и серым. Над землей стлались низкие белые тучи, температура падала. Стал сыпать легкий, как пудра, снег. Люди боролись за жизнь в холодных руинах Нью-Йорка, на удивление хорошо сохранившихся после тысячелетий, проведенных под песком и водой. Цивилизация пришла в полный упадок и подниматься не собиралась.
Эдвард из боевого командира сделался кем-то вроде мэра или вождя племени. Жители Нью-Йорка даже не думали сопротивляться инопланетному нашествию. Обитали они в метро, где было теплее и не так донимали хищники. Эдвард в своей новой роли обеспечивал еду и топливо, отвечал за орудия труда. Они совершали вылазки в бывшие офисные здания, вынося оттуда бухгалтерские ведомости и разломанные столы для костров. Это напоминало ему прежнюю работу. За игрой он бубнил себе под нос мотивчик из старого рождественского мультика:
Все, к чему я прикасаюсь,Превратится сразу в снег,Я умелец, я красавец,Страшный Снежный Человек!
Зачастую он играл всю ночь и заставлял себя прерваться в восемь утра, когда под окном уже вовсю двигался транспорт. Если бы ему платили за все часы, проведенные в «Момусе», он уже раз десять стал бы миллионером. Закрывая глаза, он видел перед собой этапы игры, а когда он засыпал, «Момус» ему снился.
Игра отражала уныние его реальной жизни. Волки пришли из тех загадочных мест, где жили в лучшие времена, и подкарауливали на улицах больных и слабых, вывесив розовые языки. В нью-йоркской гавани теснились айсберги вышиной с небоскребы. Мерзлую землю в Централ-парке припорошил снег. Черно-белый пейзаж оживляла лишь легкая синева там, где ветер сметал снег волнами. Эдвард со странной, иллюзорной ясностью осознал, что находится в Киммерии.
17
Ему звонили и оставляли сообщения — кто угодно, только не Маргарет. Сам он понимал, что звонить ей бессмысленно, но больше заняться все равно было нечем. Ее телефоны (он умудрился выпытать и служебный у заикающейся секретарши в университете) служили его единственной связью с тем, что еще имело значение. Желание найти кодекс овладело им с новой силой. Для этого требовалась Маргарет — кроме того, он скучал по ней. Что она испытывает из-за того, что случилось в библиотеке, — смущение, гнев, стыд? Ему пока было все равно что, он просто хотел это выяснить.
Он сидел на диване и бренчал на гитаре — играть как следует он так и не выучился. Телефон зазвонил снова, потом включился автоответчик.
Это была не Маргарет. Услышав звонкий, с чувственными нотками, не имеющий возраста голос, Эдвард встрепенулся, и все нервы в его теле наэлектризовались одновременно. Голос, вне всякого сомнения, принадлежал герцогине Бомри, и это было единственным реальным событием за долгое время.
Она, видимо, ничуть не смутилась, услышав автоответчик, — неизвестно, отличала ли она вообще машину от человека. Эдвард снял трубку.
— Эдвард, — воскликнула она. — Это вы.
— Да. — Он был в одних трусах и теперь оглядывался, ища какие-нибудь штаны. Ему почему-то не хотелось говорить с ней, глядя на свои бледные, щетинистые ноги. — Ваша светлость, — добавил он.
— Вам совсем не обязательно называть меня так. Питер на этом настаивает, но я так и не привыкла. До замужества я была всего-навсего баронессой.
Эдвард плюхнулся обратно, так и не найдя брюк.
— И к вам обращались «баронесса Бланш»?
— Леди Бланш.
Так и не дождавшись подсказки, он попробовал снова:
— Но ведь просто баронесс не бывает? То есть вы должны были носить имя каких-то своих владений?
— Фелдингсвезер. Ужасное место. Я там никогда не бываю. В этом городке делают теннисные ракетки, и он весь пропах лаком.
— А когда вы вышли замуж? Если вы, конечно, не против моих вопросов. Вы тогда перестали быть баронессой… э-э…
— Фелдингсвезер? Вовсе нет, — засмеялась она. — Один человек, слава богу, может носить несколько титулов, поэтому я баронесса Фелдингсвезер по праву рождения, а в браке — герцогиня Бомри.
— А ваш муж в браке тоже считается бароном Фелдингсвезер? — Эдвард шел путем логики до конца и определенно не желал заткнуться вовремя.
— Ничего подобного! — торжествующе заявила она. — Мужчины в отличие от женщин не приобретают автоматически титулы своих жен. Поэтому, выходя замуж за короля, вы становитесь королевой, а на супруга королевы Англии наклеивают дурацкий ярлык принца-консорта. Впрочем, все это очень сложно.
— Как же мне вас все-таки называть?
— Просто Бланш. Друзья называют меня по имени.
Эдвард повиновался. К его удивлению, у них завязался длинный, весьма приятный, но самый банальный разговор. Ему с трудом верилось, что это происходит на самом деле. Так он мог бы говорить со своей тетушкой — приветливой, говорливой, слегка кокетливой. За ее умением вести беседу стояли века хорошей породы и десятки лет тренировки. Ее речь, правда, носила слегка маниакальный оттенок, зато это сглаживало неловкости, которые иногда допускал он. Она явно задалась целью очаровать его, и он, даже чувствуя некоторую нарочитость ее усилий, был не в том положении, чтобы бороться. Не успев оглянуться, он уже рассказал ей о своей работе, своих каникулах, своих видах на будущее — каких-никаких, — и все это благодаря ее дару казалось невероятно увлекательным. Отрадно было поговорить с человеком, который — не в пример той же Маргарет — умел дать понять, что собеседник ему интересен. И не так уж важно, что этот человек — напичканная тайнами иностранная плутократка.
Разговор ее стараниями вращался вокруг переезда Эдварда в Лондон, превратностей воздушного перелета, районов, где он мог бы поселиться, преимуществ и недостатков загородной жизни по сравнению с городской и так далее, и так далее. Она рассказала длинную и довольно смешную историю о реставрации старой гардеробной комнаты в Уэймарше. На заднем плане слышалось тявканье маленькой собачки, требующей внимания.
Беседа естественным путем перешла к кодексу. Эдвард рассказал, как они с Маргарет съездили в Ченоветский филиал и какое фиаско там потерпели. О шофере герцога, который тоже там оказался, он умолчал. Герцогиня вздохнула.
— Я порой сомневаюсь, существует ли эта книга на самом деле. — В ее голосе появилась усталость. — Когда-то она была, я в этом уверена, но могла ли она дожить до нашего времени? Книги так легко гибнут — в этом отношении они как люди. Еще они напоминают мне моллюсков — твердая скорлупа и нежная, уязвимая плоть внутри. Это очень плохо, Эдвард, — снова вздохнула она. — Наше с вами время на исходе.
— Даже не знаю, что вам сказать. — Он представил себе, как хмурится от волнения ее бледный лоб. — Все наши нити, похоже, оборваны.
— А Маргарет? Судя по вашим рассказам, она очень умна.
— Верно, только она… куда-то пропала. Я уже много дней не могу с ней связаться.
— Что она все-таки за человек? — В ее голосе зазвучало нечто новое — уж не ревность ли? — Можно ли ей доверять? Мне она представляется неким гибридом Стивена Хоукинга[60] и Нэнси Дрю[61].
— Ее не так легко раскусить. — Эдвард чувствовал себя немного виноватым, говоря о Маргарет за ее спиной, — но, собственно, что здесь такого? Разве он ей чем-то обязан? — Она очень серьезная девушка. Немного странная. Но прочла она все, что когда-либо было написано, это факт.
— Даже не по себе делается.
— Вот-вот. Я рядом с ней, говоря по правде, чувствую себя полным идиотом. Но она в этом не виновата. Что ж поделаешь, если я такой профан.
— Не говорите глупости. Никакой вы не профан.
— Может быть, вы с ней еще познакомитесь, — невпопад брякнул он.
— Надеюсь на это. Она не собирается в Англию вместе с вами?
— Не знаю. Да нет, не думаю. — Ему это никогда не приходило в голову. — У нее здесь работа — зачем бы я стал тащить ее с собой.
— Но будь у вас возможность, вы бы это сделали, правда?
— Что? Взял бы ее с собой? Вряд ли. То есть я не хочу сказать, что…
Герцогиня рассмеялась.
— Я просто дразню вас, Эдвард. Слишком уж вы серьезны. Вы ведь знаете это за собой, верно? Вы очень, очень серьезный молодой человек.
