– Ты угадал мои мысли, Виктор, – мечтательно улыбнулся Маквиллен. – А что, если нам и вправду уехать куда-нибудь в Полинезию, как это сделал Гоген? Перламутровый коралловый риф. Вечно шумящий прибой. Круглая лагуна с пальмами. И мы с тобой – два беглеца, спасшихся от ужасов гибнущего мира, среди кокосов, смуглых прекрасных женщин, восходов, закатов. Нет никого из прежней жизни, никто не гонится за тобой и не мучит. Только ночами на севере полыхают далекие зарницы, там, где взрываются охваченные войной континенты. Поедем в Полинезию, Виктор!
– Увы, мне нельзя! – засмеялся Белосельцев, наслаждаясь этим острым, невидимым миру сражением, в котором схватились их воля, интеллект, интуиция. Полем брани была белая скатерть с золотистыми пятнами солнца, две фарфоровые чашечки кофе, которые они поочередно подносили к губам. Он, Белосельцев, выиграл схватку. Оставались минуты, прежде чем она завершится. И было жаль ее прерывать. Хотелось насладиться своим господством, утонченной игрой, в которой противник был пленен, опутан множеством тончайших нитей, бился, трепетал, как уловленная бабочка. – Моя профессия не позволяет мне уплыть на мирный атолл. Советский Союз ведет множество войн на всех континентах. В Афганистане, в Эфиопии, в Кампучии. После поездки в Анголу мне предстоит путешествие в Никарагуа. Это ты, Ричард, спасаясь от ужасного, преследующего тебя мира, будешь пить на коралловом рифе кокосовый сок, принимая чашу из рук темнокожей красавицы, смотреть ночами на север, где вспыхивают зарницы. Там, среди этих зарниц, на воюющих континентах буду я, твой друг. Думай обо мне иногда.
– Я думал об этом – о судьбе твоей великой, воюющей на всех континентах Родины. – Маквиллен опустил веки. Белосельцеву не было видно выражения его глаз. Он вдруг стал похож на сонную птицу, уставшую летать в поднебесье, высматривать из-под облака малую, промелькнувшую в травах добычу. – Период вашего безмерного расширения завершается. Эра вашей красной экспансии подходит к концу. Своих союзников на всех континентах вы снабжаете современным оружием. Насыщаете их армии танками, пушками, новейшими самолетами. Но вы не заметили, как в мире запущено совсем другое оружие. Оно невидимо, не имеет стволов, дальномеров, размещено не на подводных лодках, не на космических станциях. Его разрушительная энергия проникает сквозь любую броню, пробивает подземные бункеры, уничтожает секретные базы. Оно вторгается в сознание и выжигает в нем идеалы и ценности. Вкрадывается в культуру и ориентирует ее в пользу врага. Оно бьет по точечной цели, в отдельного вождя или лидера, перевербовывая его на ранних этапах карьеры. Оно бьет по площадям, по социальным слоям и группам, превращая их в плацдарм для чужого десанта. Это оружие выборочно стреляет по старикам и молодежи, по военным и промышленникам, по внутренней и внешней политике. Оно запутывает, сбивает с толку, толкает на ложные цели, разоряет казну непосильными тратами, создает ложные мифы и ложных кумиров. Империя начинает дряхлеть, превращается в труху, становится легкой добычей врага. Это «Великая паутина», в которую залетела ваша гигантская красная бабочка. Вам кажется, что вы летите, но вы уже пойманы. Вас умертвляют. Острая голубая булавка пронзит вашу плоть, и вы пополните коллекцию мертвых империй. Удачливый ловец, утомленный погонями, в какой-нибудь тихий вечер станет рассматривать орнамент на ваших крыльях. Зубчатый Кремль. Разноцветный собор Василия Блаженного. Белоснежный Большой театр, Эрмитаж над синей Невой…
Глаза Маквиллена были закрыты. Он вещал тихим голосом, напоминавшим песнопение, словно его внутреннему зрению открывались грозные картины крушения и он пророчествовал о них. Белосельцев, завороженный пророчеством, внимал, чувствуя, как обволакивает его прозрачная материя, мягкий, певучий звук парализует волю и мысль.
– «Великая паутина» включает в себя множество конфликтов, в которые вас вовлекли. Множество мелких изнурительных войн, где расходуются ваши силы, тратятся ваши ресурсы, гаснет ваше понимание мира. Вами управляют через эти конфликты, заталкивают в огромную западню. Вам кажется, что вы разгромили «Буффало», спасли от поражения Сэма Нуйому, открыли ему дорогу в Виндхук. Но он въедет в Виндхук не под красным флагом, в его правительстве не будет ни одного коммуниста, его советниками останутся немцы, американцы и мы. Уран и алмазы сохранятся в наших руках, а о вас забудут, как забудут ваши песни, которые они наспех разучивали, ваши имена, которые они выговаривали, как непонятные клички. Вы сочувствуете проигравшему суперагенту, допустившему поражение «Буффало», если, конечно, такой агент существует и не явился в воспаленном рассудке ваших военных. Но если он все-таки существует, его, напротив, можно поздравить. Он своими действиями способствовал продолжению конфликта, способствовал кровопролитию на юге Африки, куда вовлечена ваша наивная страна. Вы втянулись в конфликт еще глубже, и смерть героев «Буффало» приближает ваше глобальное поражение…
Белосельцев чувствовал себя беспомощным. Гипноз, которому он был подвержен, усыпил волю, обрек на безмолвие, остановил дрожание зрачков, поместив в их глубину ледяные кристаллики. Лучи света, проникавшие в них, удаляли Маквиллена на бесконечное от него расстояние, превращали в крохотную неразличимую точку, а потом возвращали обратно, делали непомерно огромным.
– Впереди у вас ужасное поражение. Вы будете расчленены, оккупированы. В ваших министерствах, в штабах и центрах разведки будут сидеть оккупанты. Ваши армии будут распущены. Ваши корабли и лодки потоплены. Ваши ракеты распилят, а военными секретами завладеют враги. Те, кто вам казался вождями, перебегут к неприятелю. Ваши офицеры и разведчики будут стреляться сотнями, а другие станут сдавать агентуру, раскрывать военные тайны, указывать неприятелю тех, кто еще не сдался. Вы, Виктор, патриот своей Родины, и вы не перенесете ее позора. Примете яд или пустите пулю в лоб. Поэтому повторяю вам мое приглашение – поплывем в Полинезию. Укроемся от ужасов мира под тенью пальм, предадимся любви и неге. Будем стариться среди прекрасных островитянок, подающих нам прохладное молоко кокосов. Никого, только шумящий океан, женщины и бабочки Полинезии…
Маквиллен открыл глаза, и Белосельцев увидел их счастливый торжествующий блеск. Это были глаза сильной и хищной птицы, которая была готова взмыть в прохладные потоки небес и оттуда, из-под белой тучи, выглядывать зоркими зрачками добычу, целить в нее свой отточенный клюв.
– Я улетаю сейчас в Луанду, а оттуда в Мозамбик, в Мапуту. – Маквиллен поднялся, стройный, красивый, в нарядном светлом костюме. – Того требуют интересы фирмы. Приезжайте ко мне, Виктор. В Мозамбике идут бои, вам будет о чем написать. К тому же вы пополните свою африканскую коллекцию бабочками Мозамбика. Если вы соблаговолите приехать, вы найдете меня в отеле «Полана». Обычно я там останавливаюсь. До встречи, мой друг! – сердечно и простодушно он пожал Белосельцеву руку. Прошел между столиками и скрылся в отеле. Белосельцев сидел, чувствуя, как медленно оттаивает его замороженное тело и он обретает способность двигаться, думать, дышать.
Через час с Аурелио они улетали в Луанду на советском военном транспорте, который покидал город вслед за рейсовым «Боингом», на котором отбыл Маквиллен. Их провожал Кадашкин. У трапа извлек из пакета бутылку виски и три целлулоидных стаканчика.
– Ну, други, за дружбу, за все хорошее!.. Чтобы еще повстречались!..
Они выпили, стоя под клепаным крылом самолета, глядя на рыжую скалу, на вершине которой одиноко возвышался крестообразный Христос.
Подкатил джип, и из него под конвоем кубинцев, в наручниках, вывели группу задержанных. Подталкивая в спину, погнали к трапу, погрузили на борт. Среди черных ангольцев Белосельцев увидел негра-альбиноса, развозившего по этажам «Гранд-отеля» постельное белье.
– Агентура Маквиллена, – сказал Аурелио. – В контрразведке в Луанде начнут давать показания.
Летчик сверху из открытых дверей махал им, приглашая на борт.
– Ну, други, до встречи! – обнял их Кадашкин. По шаткой стремянке они поднялись на борт, уселись на железные лавки.
Зажужжали моторы, самолет разогнался, взлетел. Косо, как ныряльщик, распахнув в парении руки, ушел вниз Христос. Внизу тянулась зелено-рыжая, пятнистая Африка.
Аурелио наклонился к нему и что-то сказал по-испански.
– Что? – не расслышал Белосельцев.
– Думаю, вам придется лететь в Мозамбик, – повторил он по-русски.
– Знаю, – кивнул Белосельцев.
Самолет рокотал, и в звоне обшивки начинала звучать чья-то грозная трубная музыка, металлические, неразличимые для слуха слова. Белосельцев слушал хор стальных великанов, наполнявший металлическое небо, где не было Бога и летел огромный трубящий ангел.
Часть II
