class="p1">Я молчал.
— Что у тебя на этот раз случилось? — спросила она, глядя за окно.
— Бабка умерла, — сказал я.
В клинике в тот день произошла обычная история, одна из многих, когда пациент выходит на улицу и ему становится плохо. Скорая, звонки родственникам, все дела.
— Ясно, — вздохнула Вика.
Она немного помолчала и сказала:
— А мы выставку делали.
Я кивнул.
— Тебе интересно? — спросила жена.
Я снова кивнул.
Нахмурилась.
— Храмцов, ты где? Ты меня как будто не слышишь.
Я отвернулся.
Вика тряхнула головой и вздохнула.
— Ну, так значит так, — сказала она и ушла.
Посмотрел на дверь и достал ещё одну сигарету.
В таком сумбуре прошло несколько лет. Ипотека стала для меня рулеткой, а я всё крутил и крутил воображаемый барабан с чёрными и красными цифрами. Я знал, что в конце концов меня ждёт выигрыш. Мои коллеги-неврологи советовали взять отпуск, но как по мне, так более идиотского совета нельзя было и придумать.
Я знал, что Вика время от времени прикладывается к бутылке коньяка, которая неизменно теперь стояла в нашем кухонном шкафчике. Марки спиртного постоянно менялись, но почти всегда это был недорогой продукт из супермаркета. Я никогда не видел Вику пьяной настолько, чтобы она перестала себя контролировать; но поздно вечером я часто слышал, как стучит шкафчик и звенит посуда.
Я понаблюдал за ней и тоже попробовал пить, уже по-настоящему. Однако ничего, кроме утренней головной боли, возлияния мне не принесли. В состоянии похмелья работать стало гораздо труднее, и я прекратил.
Вполне могу допустить, что за эти годы я сделался абсолютно невыносимым. Мог прервать фразу на середине и замолчать. Не убирал за собой посуду. Оставлял вещи в неожиданных местах, например в ванной или в коридоре. Ставил гель для бритья в холодильник. Забывал вещи в ячейках магазинов. Забытые пакеты мне никто никогда не возвращал, и приходилось покупать новые халаты, брюки, сменную обувь. А денег, как всегда, было в обрез.
Я стал, пожалуй, ужасным мужем и отцом, но тогда я этого не понимал. Ничего не мог объяснить Вике, да она уже и не просила никаких объяснений. Она перестала цепляться — не только с вопросами о моём здоровье, но даже со своими женскими претензиями. Ей уже, похоже, было безразлично, «слышу я её или нет».
Некоторое время она ещё пыталась заботиться: то погладит рубашку, то поменяет бельё там, где я спал, — в зале, на диване. Было в этом что-то механическое, но всё-таки забота есть забота. Потом исчезло и это. Сашка — тот вообще не спрашивал ни о чём. Ему втолковали, что папа целыми днями зарабатывает деньги и поэтому лучше к нему не лезть. Он и не лез.
Зато долг наш таял на глазах.
* * *
В мае я пошёл в банк вносить ежемесячный платёж и сумму для частичного досрочного погашения. Каждый раз в банке я брал заверенную печатью выписку по счёту, чтобы точно знать, с какой скоростью мы расплёвываемся с долгами.
Я не верил своим ушам. Мне сообщили, что кредит полностью погашен. Вносить платежи могли только два человека: я и Вика. У Вики имелась нотариально оформленная доверенность. Чудеса да и только, повторял я сам себе, когда получал выписку. У Вики денег не было, факт. Или всё-таки были?
Я тупо смотрел на дату последнего платежа. Он прошёл около двух недель назад.
Молча доехал до дома. Две тысячи баксов оттягивали мне кошелёк.
Вика возилась на кухне. Там она оборудовала себе рабочее место, поставила компьютер и теперь могла, не отходя от плиты, смотреть фильмы или писать посты в Живом журнале. Для кухонных стульев она купила оранжевые чехлы, и казалось, что стулья распространяли по всей кухне апельсиновое сияние.
— Есть будешь?
Я сел.
— Вика, — сказал я.
И положил на стол выписку из банка.
Вика как-то странно на меня посмотрела, чуть наклонив голову к плечу. В руках её было полотенце, тоже оранжевое, но чуть бледнее, чем стулья.
— Что? — спросила она.
То ли она не понимала меня, то ли издевалась.
— Ипотека выплачена, — сказал я. — Там оставалось целых полтора лимона. Я не понимаю, как…
И замолчал.
Вика поджала губы.
— Опомнился, — сказала она. — Я же тебе говорила.
Я смотрел на неё во все глаза.
— Я говорила тебе, что отец продал дачу.
Когда? Я не помнил. Может, и говорила.
Участок у родителей был маленький, на нём умещались домик, яблони да цветник. Заросшие грядки засадили газонной травой, но Викин отец любил выезжать летом на природу. Несмотря на свой возраст, тесть соблюдал имидж азартного рыбака, да и выпить с друзьями никогда не отказывался. Дача летом не пустовала, к тестю всегда кто-нибудь приезжал, а если гостей не было, то Вика сама летом два раза в неделю привозила отцу продукты.
— Так он её всё-таки продал… — сказал я, не вполне осознавая, что за событие произошло.
— Продал. И закрыл наш долг. Я внесла деньги.
— Почему я об этом узнаю только сейчас?
Вика стояла, а я сидел. И было в ней, стоящей на фоне оранжевых пятен, что-то победное.
— Знаешь, Храмцов, — сказала она, — я ведь для тебя пустое место. Вот сейчас до тебя наконец дойдёт, что я чувствовала несколько последних лет.
Я не понимал, при чём тут это. При чём тут обвинения и разборки.
Я даже закрыл глаза и потряс головой.
— Не понял, — сказал я. — Повтори.
Вика дёрнула ртом и села в апельсиновое сияние.
— Ну, хорошо, — сказала она. — Отец заплатил, и я тебе больше ничего не должна. Так понятно?
— А раньше ты что, была должна мне?
— Сперва нет, — сказала Вика. — А потом да.
— И когда… — начал я, но во рту пересохло. Я встал, налил себе в стакан воды из графина и сделал глоток. Вода не шла в горло. — И когда ты мне стала вдруг что-то должна? — спросил я, глядя Вике в глаза.
— Точного дня не помню, — сказала она, словно бы подбирая слова. — Наверное, когда я поняла, что мы с тобой уже никакая не семья.
Сел, пододвинул к себе стакан. Потом отодвинул его.
— А кто мы тогда? — спросил я.
— Не знаю, — сказала Вика. — Кажется, просто соседи по квартире.
Я встал и прошёлся по кухне. Вдруг подумал о том, какая у нас на столе безобразная скатерть. Серо-зелёная, цвета блевотины. Почему я раньше не сообразил, на что она похожа? В жизни бы не сел здесь обедать.
— Долго думала, как тебе сказать, — произнесла Вика. — И вот, сказала. И ничего не случилось. Потолок
