опять же в ее степени. Специализированное рабочее пространство, где различные аспекты процесса труда необходимо тщательно подгонять друг к другу, требует совершенно иного типа хореографии, нежели хореография балета мимолетных столкновений в публичном пространстве. Однако сама по себе организационная сплоченность указывает лишь на нечто немногим большее, чем характеристики сети принадлежностей (affiliations) (Simmel 1964). Одна лишь организационная сплоченность не превращает эту сеть в сообщество, раз уж мы определили последнее не по формальному, а по символическому критерию, в понимании сообщества как культуры.
Социальная сплоченность, сформированная структурным контекстом, проистекает из противопоставлений между группами «нас» и «их» (in-groups and out-groups), конфликтов с другими группами и другими социальными практиками, которые происходят на самой границе, а следовательно, вызывают ее появление. Похоже, мы обладаем сильной потребностью в работе по проведению границ, даже несмотря на то, что со временем, как было показано, присущая нам свобода выбирать собственные социальные идентификации в каждом из реляционных контекстов, к которым мы можем принадлежать, очень сильно возросла для очень многих обитателей города. Как это могло произойти? Бауман (Bauman 2000 / Бауман 2008), определяя общество как текучее, указывал на то, что для позднего модерна характерна утрата уверенности [в будущем]. Гарантия уверенного места в жизни, являвшаяся привилегией определенных классов (прежде всего в определенных частях мира), действительно была поколеблена масштабными трансформациями общества. Нам по-прежнему требуется некий нарратив для обретения своего места в социуме, для определения того, кем мы являемся именно в качестве «мы» в ситуации, когда все социальное предстает настолько иным. Проиллюстрировать это утверждение может конструирование этничности как разделяющего нас набора культурных практик в крупных городах севера Западной Европы. Сейчас представители социальной науки, как правило, соглашаются, что этничности (подобно расе, гендеру и сексуальности) представляют собой не просто усваиваемые категории – они социально и реляционно конструируются и могут обладать множественными значениями (Verkuyten, de Jong and Masson 1995: 252; Verkuyten 1997: 44–45). Здесь я не стану обращаться к продолжающейся дискуссии о способах концептуализации этничности в Европе и других местах. Как утверждал Милтон Йингер, «в обществах с крупными иммигрантскими группами (populations) присутствует тенденция к использованию термина „этническая группа“ для обозначения людей, имеющих общее гражданство в прошлом» (Yinger 1986: 22), а следовательно, они могут обладать – хотя это и необязательно – общим наследием и культурным багажом. Хотя данное понимание «этнической группы» не слишком детализировано, именно в этом смысле оно сейчас часто используется в обыденном языке северных стран Западной Европы наряду с официальными политическими дискурсами. Такое понимание отличается от конструирования этничности, к примеру, в крупных африканских городах, где, как мы видели, этничность первоначально выступала механизмом колониального контроля, а затем механизмом для восстаний. В обществах с преобладанием белых, таких как Нидерланды или Германия, этничность не рассматривается как некий набор культурных практик, объединяющих соответствующее большинство людей. «Голландцы» определяют себя таким образом только в ситуации конструировании других этничностей (см. также Hall 1991: 173). Понятно, что существует доминирующая голландская культура, однако ее существование до последнего времени оставалось некой доксой. При доксическом понимании инаковости этничность рассматривается как нечто такое, чем обладают лишь «другие». В более старых районах крупных голландских городов этническое разнообразие, осознанно определяемое фоновым присутствием мигрантов, является нормой. Ни одной отдельной группе больше не принадлежит большинство. Люди в таких местах конструируют этничность на основе ограниченного знания. Достаточно информации (по меньшей мере относительно этого процесса конструирования) может предоставить изучение табличек с фамилиями на дверях квартир. Однако этничность приобретает релевантность для категоризаций и социальных различий только на границах (Barth 1969; Jenkins 1996: 98–100). «Доксическое отчуждение» (doxic othering, используя термин Бурдьё) мигрантов по критерию этничности обеспечивает контекст для повседневных форм исключения и включения во взаимодействиях городских жителей. Скажем, некоторые «коренные голландцы» из жителей Хиллеслёйса проявляли симпатию к своим соседям, происходившим из турецких или марокканских эмигрантов, – но на деле при этом проводили границы. Они предпочитали оставаться в кругу «своих», поскольку не были предрасположены развивать отношения, относительно которых они ощущали, что не знают, чего им ожидать. Подобную разновидность непредрасположенности демонстрировала госпожа Янсен, рассуждая о своей «марокканской» соседке, рядом с которой она жила с момента программы городской реновации в начале 1980-х годов:
Ну, сначала я думала, да, мы же тогда часто виделись друг с другом, но она готовит, вот котлами просто… мы же не готовим столько, как они, это слишком, правда, ведь все соседи с ними обедают, а потом еще недоеденное с собой уносят. Но мы же так не готовим, к тому же у этих людей есть свои блюда. Они их покупают в специальных магазинах, и даже если бы я хотела, даже если бы я хотела принести им еду, то пришлось бы подождать и посмотреть, станут ли они ее есть… Мне правда не понравилось бы все время это есть. Но на самом деле всего этого стало меньше, и вот если так… если так, то я полегче это воспринимаю. Просто «привет, как дела, соседка», ну и хватит, нормально.
Благодаря частым взаимодействиям люди, как мы видели на множестве примеров, все больше узнают друг друга. Гипотеза о важности контактов предполагает, что при этом они еще и становятся более привязанными друг к другу (Homans 1951, цит. в: Niekerk, Sunier and Vermeulen 1989: 11; Cook and McHenry 1978; Allport 1979; Pettigrew 1980). Как продемонстрировали Никерк и соавторы (ibid.: 11–13), проведенные исследования выявили противоречие с представлением о том, что контакты автоматически порождают симпатию. Нарастанию симпатий могут способствовать относительно равный статус сторон, участвующих в тех или иных отношениях, общие интересы и наличие людей или институтов, которые стимулируют понимание. В рамках организации местных жителей в Хиллеслёйсе (Blokland 2003: 170–171) или в этнически и классово смешанной школе в Берлине (Nast and Blokland 2014) прочные вовлеченности, а возможно, даже и персональные сети, пересекающие различные категории, действительно могут формироваться на основе иных, нежели привычные категориальные, дифференциаций. Например, в школе мы обнаружили, что формирование границ на основе общих представлений о воспитании детей, родительстве и образовании было более важно, чем конструирование этничности или социального класса. Родительство может включать практики с классовой основой, но наше исследование показало, что работа по проведению границ, связанных с детьми, была важна сама по себе и далеко не только в качестве выражения принадлежности к определенному социальному классу. Привязанности в подобных институциональных контекстах могут по меньшей мере углублять ощущение домашней обстановки в этом отдельно взятом месте. Перформансы этничности в Хиллеслёйсе также демонстрируют, что сходство не выступает обязательным исходным условием для опыта сообщества, а принадлежность к близкой категории и сообщество не обязательно являются одним и тем же. В данном случае мы наблюдаем ценность связей, которые не зависят от одинаковости, а люди разного происхождения и статуса создают связывающий (bridging) социальный капитал (хотя это и не обязательно происходит); как показано в нашей совместной работе с Флорис Нордхофф (Blokland and Noordhoff 2008), наличие «моста» в той или иной разнообразной сети, где люди обладают различными ресурсами, не означает, что подобные связи будут активизироваться для доступа к этим ресурсам. Например, у являющихся «коренными голландцами» волонтеров из организации постоянных жителей Хиллеслёйса появлялись привязанности к соседям различного мигрантского происхождения на основе ценностно-рациональных установок, что «хорошо помогать другим, приезжие тоже люди, нам нужно помогать им интегрироваться», и тому подобных идей. Эти перформансы сообщества не были основаны на симпатии к конкретным индивидам – они выступали отражением общих представлений по поводу того, что значит быть хорошим соседом. То обстоятельство, что нормативная нормальность не обязательно является общей для всех, признавалось и предоставляло информацию для дифференциации, но необязательно для исключения:
Когда вы приходите к голландцам, они передают по кругу коробку с печеньем. Вы берете одно печенье, и они тут же закрывают коробку. Но с ними [мигрантами] все по-другому. Последний раз была такая забавная штука. Одна дамочка заглянула с двумя своими маленькими девочками. Им правда понравилась рождественская гирлянда из выпечки, потому что у них такого не было, а может быть, они про такое и не знали. В общем, я отрезала
