За спиной остались "энергетические кибернетики", кабинет их предводителя Чалого, комнаты с аналоговыми вычислительными машинами, магазинами конденсаторов и прочей инженерией, и подойдем ко второй лестнице, возле которой стоит застенчиво улыбающийся молодой доктор физико-математических наук, физик-теоретик Александр Голуб. Он вежлив и задумчив, время от времени зажмуривает глаза и смеется. С ним можно потрепаться, а можно просто дать закурить и пойти дальше. Мы находимся в зоне Отдела статистической физики, руководимого Всеволодом Анатольевичем Москаленко, академиком, братом-близнецом Святослава Анатольевича. У него в отеле имеются две дамы: Мария Еремеевна Палистрант и Лия Зисевна Кон. Есть там также отличные ребята, прошедшие школу Дубны: Гриша Доготарь, Костя Гудима (заведующий лабораторией теории атомного ядра и элементарных частиц), Валя Душенко. Они все меня постарше, все кандидаты наук и мне неприлично называть их так запанибрата по имени, однако академическая вольница, заведенная задолго до нас с вами это, в принципе, позволяет. Из моих сверстников там Юра Шондин, Виталий Иордатий, Миша Костюк, Дима Николаев, Степа Машник, Миша Черней, Мирча Базнат, Толя Чербу, ... Все, между прочим, мужики неглупые, интересные, хотя, иногда, и не без странностей, что физикам-теоретикам вполне приличествует.
Валентин Федорович Душенко, несомненно, должен войти в историю науки. Это типичный mad-scientist, только весьма радостного и оптимистического типа. Не смеяться он не может в принципе. Он глубоко и тонко понимает физику, он "не ищет легких путей", а занимается только тем, что ему в настоящий момент интересно. Мы познакомились, когда Петр Иванович позвал его в помощь для совместной, как сейчас сказали бы, разборки, с очередным изобретателем.
В те славные времена с изобретателями вечных двигателей и других, полезных для народного хозяйства устройств, поступали весьма вежливо и демократично. Как только такой изобретатель обращался в ЦК с жалобой на черствость и консерватизм ученых, не желающих, либо не способных разобраться в его гениальном изобретении, как на свет рождался циркуляр, направляемый в Академию Наук с предписанием разобраться и дать аргументированный ответ. В одном из таких мероприятий посчастливилось поучаствовать и мне, хотя основную тяжесть борьбы взяли на себя Петр Иванович и Валентин Федорович.
Субъектом изобретательства был шофер из Рыбницы, безусловно, нормальный психически и достаточно сдержанный в проявлении своих эмоций. Он вполне толково выступил с докладом-описанием прибора. Им предлагалось устройство в виде вложенных друг в друга емкостей, между которыми весьма сложным образом циркулировала вода, возникали выталкивающие силы, перемещался центр тяжести, в результате чего система, подвешенная на сложных вертлюгах, переворачивалась и процесс продолжался снова, повторяясь до бесконечности.
Аргументы типа "вечный двигатель невозможен" шофер спокойно отвергал, как бездоказательные и просил указать на ошибку в его рассуждениях. Хитрый, как нам казалось ход: а вы изготовьте это устройство, и приходите с ним снова, шофер отбивал еще легче. Он соглашался и просил предоставить финансирование и технические возможности. Так что, предстоял непростой анализ по поиску именно того места в чрезвычайно сложной и остроумной конструкции, где нарушался закон сохранения энергии. Это оказалось не так уж и просто, хотя, конечно, ошибка была найдена. Убедить шофера, как мне кажется, наши аргументы не смогли, но силу темперамента Вали Душенко он, бедняга, познал в полной мере, тем более, что продолжалось это дня три-четыре.
Помимо основной работы Валентин Федорович вел кружок астрономии при Дворце пионеров. Там была неплохо оборудованная обсерватория, детки вели постоянные наблюдения, их результаты отсылались в какие-то астрономические комитеты и комиссии, а Валентин Федорович при этом не только руководил ими всеми, не только их обучал и увлекал, но и вел интереснейшие исследования, если я не ошибаюсь, динамики солнечных пятен и их влияния на изменения погоды. В этой области он прославился, как минимум, в двух известных мне случаях. Один из них угодил во всесоюзную прессу. Во время какого-то пионерского научного слета в Москве, куда Валя Душенко привез своих подопечных, он дал интервью корреспонденту "Комсомольской правды", в котором, в частности, заявил, что через десять дней начнутся небывалые снежные заносы, и это противоречило официальному прогнозу Гидрометеоцентра. Предсказание Валентина Федоровича сбылось с потрясающей точностью, о чем и было написано в газете.
Второй случай комический. На городском физическом семинаре (был и такой), в присутствии всего авангарда республиканской физической науки, Душенко делает доклад на какую-то "нормальную" тему, задолго до того, как его исследования солнечных пятен стали кому-либо известны. По ходу его доклада возникла дискуссия, Валентин Федорович некоторое время нетерпеливо похохатывая, отвечал на вопросы, но в какой-то момент не выдержал, посмотрел на часы и сказал: "Да что я тут с вами время теряю! Мне давно пора за пятнами на Солнце смотреть!" Бросил мел и удалился.
Но снова вернемся в наш институтский коридор. Оставим на закуску цель нашего визита - две комнаты "лаборатории Коварского", и пройдем самый конец. Там находится библиотека и часть книгохранилища, а рядом с ними та самая, ранее упомянутая комната, в которой сидели Синяк, Ротару и другие, а напротив была комната, в которой располагался электронный микроскоп с Ваней Грозой в придачу.
Теперь вернемся в святая святых: комнату (кажется, 440) в которой сидели одни из самых ярких граждан этой не суверенной страны по имени Академия наук Молдавии.
Кандидаты наук (по состоянию на конец семидесятых, а впоследствии - доктора): Элеранж Петрович Синявский и Изяслав Аронович Чайковский, аспиранты Валерий Николаевич Чеботарь и Александр Валентинович Белоусов, младший научный сотрудник Евгений Александрович Попов, аспирант Сергей Баранов.
Меня тянуло сюда как магнитом. О каждом из перечисленных я готов написать по отдельному рассказу, однако, надо быть сдержанным.
Начнем по старшинству и, прежде всего, отметим весьма высокий квалификационный уровень первых двух из упомянутых господ, которые во многом стали непосредственными учителями, наставниками и научными руководителями остальным в приведенном списке. Элеранж Петрович, более известный среди своих сверстников, как Элик - сама доброта, отзывчивость и скромность, достигшая немыслимого уровня демократизма. Он был научным руководителем Кеши Белоусова, потом его коллегой и постоянным соавтором, а нам всем добрым старшим товарищем, приятным собеседником и собутыльником.
Прошу учесть, что последнему виду содружества я никогда не придавал и не придаю сколько-нибудь негативного оттенка.
Вы сперва найдите себе достойных собутыльников, а потом будете вешать ярлыки!
Но пойдем дальше. Изяслав Аронович, более известный, как Изя, человек уж и вовсе незаурядный.
Позволю себе, в качестве литературного приема, говорить о нем далее, как об Изе. (Не могу удержаться, чтоб не вспомнить, как в Молдавии начала девяностых ввели новые официальные нормы записи паспортных данных с учетом национальных особенностей и традиций. На следующий день после их опубликования, сияющий Изя, встретив меня в коридоре, потребовал: "А ну, обратись ко мне, как положено!" Поскольку Указ мне уже был знаком, я не сплоховал: "Изяслав бен Аарон!" Напомню, что в соответствии с этим Постановлением, имена и отчества оставались у русских, у молдаван осталось только имя, а евреям предписано было именно так образовывать свое наименование. Вскоре, к сожалению, этот забавнейший из Указов пробуждающегося самосознания был упразднен.) Человек образованный и начитанный, любитель и знаток литературы, в частности, поэзии, человек, "вращающийся в литературных кругах", Изя всегда и во всем являлся источником информации и цензором. Он был весьма политизированной личностью, придерживающийся либерально-демократических взглядов романтического периода шестидесятничества. Характерный эпизод, якобы произошедший с Изей, пересказываю с чужих слов.
Придя утром на работу, Изя врывается в комнату (не в ту, которую я описываю, это происходило намного раньше), бросает на стол свой портфель и с пафосом восклицает: "Не могу работать! Щаранского посадили!" На что, якобы, сидевший в той же комнате завлаб В.А. Коварский, оторвавшись от своих бумаг, произнес: "Если вы, Изя, из-за каждого жида будете бросать работу, мы далеко не уедем".
Кстати, тот же Виктор Анатольевич, увидев у Изи дома превосходную и довольно большую библиотеку, с некоторым возмущением спросил: "И что же, вы все это читаете? А когда же, в таком случае, работать?"
Вообще Изя был настоящий "Патэ-журнал". Когда он возвращался из командировки в Москву, у него всегда было множество сведений о всякой культурной и околокультурной жизни столицы. Он привозил множество сведений и сплетен из жизни московских театров и литераторов, кинематографистов и научных работников. Это сейчас подобной информацией переполнены газеты, журналы и телевизионные каналы, а тогда мы жили в строгости и в режиме дозированной информации. Мне с ним всегда было очень интересно, несмотря на достаточно глубокое, по всей видимости, несовпадение взглядов на некоторые жизненные и политические ценности. Он часто бывал остроумным и едким, категоричным и несправедливым в своих оценках, но он никогда не был скучным. Его шутки, его мнения, его оценки сопровождают меня вот уже много лет, хотя он уехал в Израиль почти десять лет назад, и мы с тех пор не виделись. Он умел ценить и чужой ум, и чужой талант, хотя и в этом никогда не стремился к объективности. Если бы он изложил свои взгляды на нашу жизнь, на нашу историю, высказался бы о событиях культурной жизни того времени, о людях, с которыми приходилось сталкиваться, это было бы чрезвычайно ценным, концентрированным и обостренно точным выражением определенной системы ценностей, которой придерживались весьма широкие слои кишиневской, даже более того - советской - интеллигенции. Может быть, он нас еще и порадует этим.
