– 49 – Делал я все как прежде честно и по справедливости, но перестал им прощать даже небольшие промахи.
– Отойдет! – говорили между собой солдаты. Видно начальство им шибко недовольно. Потом, после, через некоторое время они узнали о суде, но своих мнений по этому делу между собой не высказывали. Это как бы была запретная тема для разговоров [, и выноса своих суждений]. Я уходил иногда куда-нибудь в дальний окоп, расслаблялся и внутренне нагонял на себя тоску.
– Милая моя Родина! Плачет твой сын! Горечью и болью душа обливается. Все мы идущие на смерть и в небытие хотим избавить свой народ от страданий и гнета! Мы, простые солдаты своей земли, привыкшие к нищете и голоду, всё на себе терпеливо вынесем и преодолеем. А вы, добрые матери, утрите слёзы, вы, ожидающие в тревоге своё безмерное горе. К вам обращают свои мысли и надежды дети, когда они идут умирать!
Смерть это яркий и последний безумный [крик] миг, когда солдат подходит к своей черте и наступает пелена чёрного и вечного мрака!
* * *
Глава 6. В траншее на Тьме
Текст главы набирал [email protected]
??.07.1983 (правка)
Ноябрь 1941
– – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – -
В траншее на Тьме. Разведка боем. Артобстрел. Убитый немец. Деревня в огне.
– – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – -
Прошло несколько дней, на душе отлегло, и жизнь вошла в обычный окопный ритм.
С вечера траншея оживала, в сумерках солдаты вылезали из своих нор, поднимались медленно на ноги, разгибали спины. Одни рысцой бежали в укромные места, другие, гремя котелками, спускались к реке за водой, третьи растопляли свои печурки. Потом в траншее появлялся ротный старшина со своим помощником солдатом, у которого за спиной на широких постромках висел термос. Солдат снимал термос и ставил его на дно траншеи. Солдатская мучная похлёбка билась о стенки термоса. Старшина бросал мешок с гремящими как булыжные камни буханками хлеба себе под ноги и не торопясь разливал по котелкам полутеплую похлебку, бросал на руки солдату замерзшую буханку хлеба [на троих], сыпал в подставленные пригоршни щепотью махорку, раскладывал на кучки колотый сахар и кивал головой. Мол, бери любую, разумеется на пятерых.
Котелок баланды на двоих, буханка хлеба на троих, щепоть махорки на одного, а кучка сахара на пятерых, такая у него была принята раскладка.
Пока старшина занимался раскладкой и раздачей еды, два солдата из роты отправлялись к повозке, которая стояла где-то [в тылу] в кустах. Они приносили бидон с горячей водой. Пейте мол чай! Бидон для сохранения тепла был обмотан двумя солдатскими шинелями и был похож на человеческий обрубок без рук, без ног и без головы. И когда старшина молча кивал головой в сторону бидона, это могло быть истолковано: попей чайку, а то завтра останется вот так без рук, без ног!
Во время раздачи пищи по траншее ни протиснуться, ни пройти. Солдаты с котелками снуют и толкаются боками. Потом, как-то сразу траншея вдруг пустеет.
После раздачи пищи я зову ординарца, и мы с ним обходим ячейки, посты и траншею. С тех пор, когда я выбрал себе в ординарцы молодого паренька, между нами установилось понимание и даже некоторая дружба. Он знал свои обязанности и старался всё сделать хорошо. У меня были свои дела, но мы были почти всегда вместе.
Ходить по переднему краю в одиночку было опасно. Брать с собой из роты случайного солдата не всегда удобно. Этот только что пришел после смены с поста, тому через час выходить, у этого прожжёные валенки и мокрые ноги, этот ещё не ел, а у того болит спина или ноет в груди. – 2 -
– Ну ладно, – говорю я сержанту, – дай мне одного из этих двух. У них, товарищ лейтенант, на почве солдатской кормежки куриная слепота. Вот и выходит, чтобы ходить по передовой, нужно иметь постоянного человека. С ним в любую минуту можно подняться и куда хочешь пойти. Ординарец всегда был рядом, спал, ел, вместе со мною и курил, за исключением тех случаев, когда я посылал его с поручением или отпускал поболтать с солдатами. К своим дружкам он охотно убегал. Посидит, поговорит, отведет душу и быстро обратно. Прибежит, сядет и начинает рассказывать, как живут его дружки, о чём говорят и что думают о войне, о немцах. У ординарца была одна серьезная забота, не упустить время, выспаться и быть готовым в любую минуту сопровождать меня. Бывали и у нас с ним свободные минуты для разговоров и перекура. Привалившись на снег, мы курили, говорили о жизни, о немцах, о погоде, и о войне. Он говорил мне о своих дружках ребятах, как они относятся ко вшам, к окопам, и к голоду, [и войне]. Спрашивал меня о жизни и о немцах, он ещё их не видел ни в живом, ни в мертвом виде. Однажды он прибежал от ребят особенно взволнованный, плюхнулся в снег, отдышался, и говорит:
– В одну из рот на передовую заслали переодетого в советскую форму немецкого шпиона. Он говорит по-русски как мы, не отличишь! У него для пароля две немецкие опасные бритвы имеются. Солдаты толкуют, что в ротах будет обыск. Найдут бритву, в штаб полка для опознания отправят. Я вспомнил такой разговор в полку, он был недели две назад.
– Откуда они это узнали?
– Телефонисты передали. Они слышали такой разговор со штабом полка.
– А старики что говорят?
– А старики наоборот, [говорят]. Это говорят полковые специально распустили слух, они хотят у солдатиков раздобыть немецкие бритвы для своего еврея Ёси парикмахера. Ёся сказал им чтоб "Золинген" достали. Одни говорят, что нужен "Золинген", а другие говорят что "Зингер". Их не поймёшь!
– А что говорит старшина?
– Старшина говорит, зачем среди солдат ерунду распускать, когда даже самый дурак и несмышленый понимает, что это полковая шутка. Но в полку шутить и не собирались. На следующий день меня вызвали туда и потребовали, чтобы я сделал обыск своим солдатам.
– Выводите роту из траншеи к себе, делайте обыск, трясите мешки и солдатские карманы сами. Я этого делать не буду. Можете снимать меня с роты! В полку были недовольны моим настырным, как они сказали, ответом. Мне пригрозили. Я вернулся в роту назад. О бритвах больше не говорили.
– 3 – На следующий день в субботу меня вызвали в батальон, там находились люди из полка. Мне была поставлена задача в воскресенье 23-го ноября перед рассветом провести разведку боем переднего края противника. Я должен с ротой переправиться через Тьму и, развернувшись цепью, пойти на деревню. По данным полковой разведки в деревне находиться небольшой гарнизон. Для усиления роты, мне придается взвод минометчиков младшего лейтенанта Ахрименко.
– Ахрименко с ротой в атаку не пойдет, он займет свою позицию, когда рота возьмет деревню.
– Сколько минометных батарей во взводе? – спросил я Ахрименко, который находился тут же.
– Каких батарей? – переспросил он.
– Минометных, каких ещё!
– У меня во взводе всего один миномет.
– И десяток мин, – подсказал я.
– И это называется огневая поддержка артиллерии?
– Идите лейтенант готовьте свою роту! И лишнего старайтесь не говорить. Вечером в роту ко мне пришел Ахрименко, я вызвал Черняева и старшину Сенина, и мы вчетвером отправились на новый участок, там, где предполагалось провести наступление. Мы вышли на берег Тьмы, перед нами высоко над обрывом была видна деревня Тишакова [которую нам нужно было брать с рассветом], которую нам предстояло взять на рассвете. Рассматривая дома, сараи и крыши, я хотел по внешнему виду деревни определить, где у немцев проходит траншея, где стоят пулеметы, где находиться расчищенный участок зимней дороги и какие дома занимают сами немцы. Предварительных данных нам штаб не сообщил. У роты, которая стояла здесь и от полковых разведчиков я тоже ничего не узнал, чему был крайне удивлён, потому что [они ничего не знали] в боевом приказе должны быть даны сведения о противнике.
– Как же так, – спросил я представителей батальона и полка, отдаете боевой приказ на наступление, и о противнике ничего не знаете. Представитель полка мне ответил:
– Комбат в батальоне человек новый. Нечего из себя шибко грамотного строить!
– Тебе приказали брать деревню, пойдешь в атаку и вскроешь огневую систему! Во время атаки всё станет ясно!
– А обозначу её трупами, так что ль? – [сказал резко я] подсказал я ему. На карте [начальника штаба] полкового представителя эта деревня была обозначена черной узкой полоской, расположенной вдоль дороги, идущей к лесу, и я даже названия ее не успел до конца прочитать. Он сложил карту пополам, на ней был нанесен весь рубеж обороны. Я понял так, что я иду на немцев и мне не положено знать расположение стрелковых рот и огневую систему полка. Мало ли что, – я могу попасть в плен к немцам.
