При таких обстоятельствах в середине XV столетия возникает особый отдел богословской литературы, посвященный задаче исцелить общество от недоверия, с которым оно отнеслось к тому, что говорила инквизиция de possibilitate et etiam de realitate et veritate своего нового открытия. Самые ранние из дошедших до нас ее образчиков относятся к 1450 году. Ими являются помянутый уже анонимный трактат Errores gazariorum seu illorum qui scobam vel baculim equitare probantur и сочинение каркассонского инквизитора профессора Иоанна Винети «Tractatus contra daemonum invocatores. Лучший знаток этой литературы Ган–сен указывает далее добрый десяток различных авторов — французов, итальянцев, испанцев и немцев, — издавших более или менее объемистые труды по этому предмету еще до появления в 1487 году знаменитого Malleus Maleficarum, успевшего затмить все сходные работы настолько, что с него долгое время принято было начинать всю историю преследования ведьм. Однако, несмотря на быстро приобретенный великий вес, «Молот ведьм» не разбил окончательно предъявлявшихся скептиками возражений, и доминиканские богословы употребили еще около пятидесяти лет, чтобы распутать все софизмы, на которые пускались противники инквизиционных взглядов. Таким образом, в общем на выработку строго научного представления о ведьмах понадобилось почти что целое столетие экспериментов в застенке и размышления над ними по монашеским кельям.
В главных своих чертах, однако, картина новой опасности, которою неистощимый в своих кознях ад угрожал «успевшему состариться миру», была уже твердой рукой начертана в самых ранних из упомянутых нами трактатов. Почти на наших глазах, — так повествовали всему католическому миру их авторы, — с Божьего попущения возникло неслыханное по своей гнусности и разрастающееся со страшной быстротой новое еретическое сообщество (insolita quaedam haeretica pravitas). Основано оно не так, как все другие секты, преступными людьми, но непосредственно сатаною, которому Бог дал на это власть ввиду того, что свет никогда еще не утопал до такой степени в грехах и беззаконии. Секта эта губит людей не только ядом превратного учения. Нет, она изводит добрых христиан всеми теми бедствиями, какие способна накликать на людей и на людское добро черная магия. Члены ее — злейшие из когда–либо виданных колдунов, в распоряжение которых ад предоставляет все свое искусство и силу. Что касается подходящего имени для этой новой секты, то инквизи–ция, как мы упомянули, долго его искала, пока наконец не решила, что этих опаснейших из всех «лиходеев» удобнее всего просто обозначать именем malefici и maleficae, ибо сравнительно с ними все прочие «лиходеи и лиходейки» теряли всякое значение. Во Франции они долго звались Vaudois, пока и там это не вытеснено было старым, общим названием колдунов — sorciers. В Италии народ стал обозначать новых еретиков словом stregones и stregulae. Германия их окрестила именем Нехеп и Hexenmeister. Мы со своей стороны будем их обозначать словами «ведуны» и «ведьмы».
Эти еретики, как и все прочие, периодически собираются на шабаши. Кому близко, тот приходит туда пешком; а дальние силою демонов приносятся по воздуху. За–чем это? Ответ здесь прост. Сатана остался сатаной. Сердце его по–прежнему гложет ненасытная гордыня, и он не может утешиться, что кончились языческие времена, когда ему по всей земле открыто приносилось поклонение на алтарях и в храмах. Открытое служение сатане при бдительности и строгости властей в христианском мире стало невозможно. И вот он пустился на такую новую хитрость, устраивая с помощью ее многолюднейшие собрания своих поклонников. Самое путешествие на шабаш описывается у инквизиторов с необычайной живостью и наглядностью. Заманивают людей в секту, рассказывают они, иногда сами демоны; но чаще человек же развращает человека. Воспользовавшись подходящим настроением, соблазнитель рассказывает своей жертве, что у него можно выучиться, как жить, не зная отказа ни в каком желании. Для этого надобно только посетить одно потайное собрание, где встретишь отличное общество и где к тому же насмотришься всяких диковинок. Получив согласие, соблазнитель дает своему новому ученику небольшую палочку, которую удобно взять между ног, и мазь, завернутую в тряпочку или в кусок бумаги. В такой–то день и час, говорит он, я за тобой зайду и тебя кликну; если же меня самого что–нибудь задержит, я пошлю за тобой одного своего приятеля. Приятелем этим, поясняют наши трактаты, всегда оказывается демон. У каждого такого еретика имеется daemon familiaris, заступающий место ангела–хранителя. В урочный час наставник с демоном являются к неофиту. Берутся палочки, намазываются мазью, и воздушные путешественники, согнувшись, выскальзывают через окошко или через печную трубу в поднебесную высь.
В трубу, конечно, взрослому человеку не пролезть. Но путешественники недаром при этом приговаривают что–нибудь вроде Va de par Ie dyable, va или Sathan, n'oublye pas ta mamie. Дьявол с непостижимой, неуловимой для глаза быстротой раздвигает и снова сдвигает кирпичи в трубе — quoniam daemon est mirabilis artifex[42]. Летящие взвиваются высоко. Путь их пролегает «через нижние слои средней атмосферы». Там уже очень холодно, и от ужасной скорости движения больно бывает и сердцу, и груди, и глазам, хотя дьявол и устраивает разные приспособления, чтобы прикрыть и заслонить несущихся на шабаш. Сами они лишь смутно различают те местности, над которыми им приходится пролетать. Новичку строго–настрого наказывается, чтобы он не поминал Бога и святых и не осенял себя знамением креста: иначе падение неизбежно. «Достигнув места, они там занимаются тем, что изложено в следующей главе; по окончании же всего они снова берут намазанные палочки и ворочаются куда хотят или куда хочет демон. И на всем пути туда и назад они держат палочки между ног. И заметь, читатель, что при первом полете нередко демон всю дорогу несет их, оставаясь видим; в других же случаях обыкновенно он носит их, не принимая видимого образа; бывает также, что одной палочки оказывается довольно для двоих, и чаще всего наставник и ученик вместе летают на собрание и с собрания».
Самая картина шабаша в основе ничем не отличается от той, которую удалось установить Пьеру Гюи еще в начале XIV века. Мы тут находим те же составные части: обожание сатаны и надругательство над христианской верой, оргию с обязательным пожиранием младенцев и «школу» с проповедью сатаны о том, как члены секты должны себя вести в жизни, и с наставлением в колдовском искусстве. Но полтора века прошли для инквизиции не даром. То, что прежде только неясно намечалось, теперь ей стало известно с мельчайшими подробностями, и, главное, теперь все это было тонко продумано с богословской точки зрения. Вот старая ведьма представляет только что соблазненную ею юницу пред очи председателя собрания. Если та из бедных, из низшего сословия, то этот «отец гордыни» почти не хочет с ней и говорить. Глухим, отрывистым голосом, похожим на собачий лай, он заявляет, что от такой дряни нельзя ждать никакого толку для секты: никогда не сумеет она совершить великого злодейства, не будет от нее достаточно бедствий для христианского мира. Наставница ходатайствует за неофитку, и сатана приказывает, наконец, вновь приведенной отречься от Христовой церкви. Та отрекается от Бога и Христа, от Пресвятой Девы и всех святых, от Таинств и от веры. Она дает клятвенное обещание ходить в церковь только для виду, только для виду позволять себя кропить святой водой, прибавляя каждый раз: sire, ne te desplaise, только для виду принимать причастие. За глазами же христиан она обязывается всячески осквернять и гостию, и святую воду. Затем на земле делается крест и принимаемая в секту топчет его ногами. Затем приносится освященная гостия, и принимаемая ее оскверняет. Et in contemptum praecipue magni magistri mundi, ut loquitur praesidens, denudat recepta sua posteriora et denudata coelo ostendit. После того такая неофитка молитвенно опускается на колени перед сатаной и приносит ему верноподданническую присягу (homagiurn): в знак крепостной зависимости она лобызает ему руку или ногу, вручая при этом какой–либо дар — зажженную свечу из черного воска или монету. Тогда «президент» поднимается, поворачиваясь к ней задом; и с непристойным поцелуем она навеки отдает ему душу, клянясь при этом никогда не признаваться в своем деянии на суде. «Вот почему члены этой секты так редко и то по страшному принуждению в этом сознаются. Демон же, как было и раньше помянуто, никогда не заключает договора, особенно pactum expressum, иначе, как с отдачей ему души, в залог чего он получает какую–нибудь частицу тела: палец, волосы, ногти или же чаще всего немного крови, ибо (как говорит Августин) демон любит пролитую человеческую кровь». Со своей стороны, демон дает вновь принятой или обещание исполнить какое–нибудь ее заветное желание, или дар совершать что–либо особенное. Ничего действительно особенного, т. е. чудесного, спешат прибавить излагаемые трактаты, демон, конечно, ни для кого сделать не может. Но, пользуясь людским невежеством, он выдает за чудеса те совершенно понятные вещи, которые он способен с Божьего попущения совершать по своему естественному уму и силе. Так, демон иногда дает своим поклонникам богатства. Но что же тут удивительного? Во–первых, он знает массу кладов; затем же он ужасный вор. Чего он только ни проделывает с Божьего попущения над бедным людом своими разбоями, ростовщичеством и всяким утонченным вымогательством! Жалуемые им милости демон тоже скрепляет каким–нибудь вещественным знаком — колечком или грамоткой, писанной на неведомом языке. С этим колечком или грамоткой связана та особая сила, которой обладает та или другая ведьма. Далее демон говорит неофитке «почти что проповедь» о том, что нет бессмертия души, нет и загробных мук, и, спустившись со своего высокого седалища, уводит ее с собой в кусты, чтобы она отдалась там ему и телом. Он с ней проделывает самое омерзительное непотребство — и новая ведьма наконец вполне готова. В некоторых рассказах сюда еще прибавляется, как дьявол кладет новой сектантке особую метину на коже: stigma diaboli или sigillum diabolicum.
