все эти бредни насчет проклятия сущей чепухой. Впрочем, хотя сидевший на его кухне старик и не производил впечатления выжившего из ума человека, все же был, как бы это сказать, довольно странным субъектом.
А кто тут не странный? Кому ночью снились фрагменты событий без малого восьмисотлетней давности? Снились? Да нет, это не сны… И даже не увлекательный исторический фильм. Бред законченного психопата! Беда заключалась в том, что в своих невероятных видениях Александр ощущал себя то Эйриком, то Беовульфом — Харальдом, то, что было уж и вовсе жутковато, Ансленом, чьи подвиги воспел в стихах и прозе его внук Габриэль. А ведь чтение перевода только начато. То ли еще будет? Впрочем, такое ли уж чудовище этот Анслен? Что было бы, победи Жильбер? Такая же резня… Разве что соседи бы целы остались… Да что Жильбер? А мало ли крови пролили, мало ли зверств совершили наши собственные деды в Гражданскую, да и в Отечественную? А ведь на дворе двадцатый век… Да Сталин с Гитлером угробили народу больше, чем все их венценосные предшественники, вместе взятые! Ну и причем тут Сталин? Он, хотя и был Генсеком самой многочисленной в мире партии, в волка, насколько известно, не превращался.
— А что, — рискнул Климов задать вопрос, — волки эти? Я хочу сказать, Анслен с Эйриком и правда могли становиться волками? Они что, были оборотнями? Вампирами? Это же все сказки, Милентий Григорьевич, правда?
— Нет, конечно, — усмехнулся Стародумцев. — То есть и сказки, и не сказки, все зависит от того, с какой точки зрения посмотреть на этот вопрос… Меня, кстати, Наташа тоже спрашивала об этом, когда помогала мне с переводом.
Старик сделал паузу, и Саша решил высказаться.
— Не верю я ни в вампиров, ни в оборотней, — отрезал он.
— Я тоже, Александр Сергеевич, — осторожно ответил Стародумцев, чувствуя, как в его собеседнике нарастает упрямство, и, чуть помедлив, спросил: — Вы слышали о берсерках?
— Читал, конечно… в детстве, — протянул Климов, пожимая плечами. — Воины-скандинавы… Некоторые из них в угаре битвы могли впадать в безумие, воображая себя волками или медведями… На губах у них выступала кровавая пена, они кусали свои щиты… Так они же вроде обпивались какими-то настоями… из мухоморов? Ну, так это обычная наркомания… — закончил Климов, почему-то не очень уверенно, и спросил: — Разве нет?
— Вот-вот, — закивал головой профессор. — Я, конечно, не верю, что они и в самом деле могли обращаться в животных, но, вводя себя в гипнотическое состояние, под влиянием ли наркотиков или в силу каких-нибудь иных причин, могли заставить окружающих верить себе, чему в немалой степени способствовала их в буквальном смысле слова зверская неистовость, нечеловеческая сила. Поэтому как среди соратников, так и врагов всегда находились свидетели, готовые не то что подтвердить, а отстаивать с пеною у рта, что тот или иной воин обращался на их глазах в волка или, если угодно, в медведя. А уже то, что человек может, — старик невесело усмехнулся, — не только в переносном, но и в самом прямом смысле перегрызть глотку другому, сомневаться не приходится. Тому существует достаточно примеров.
— Самогипноз? — спросил Климов, чувствуя во рту сладковатый привкус крови и вспоминая Анслена де Шатуана, выплюнувшего на каменный пол кусок вырванной из гортани брата плоти. «Бр-р-р! Хорошенькое самовнушение!»
— Если угодно, — кивнул профессор. — В психиатрии это явление получило название синдрома ликантропии.
«Так и есть… Психиатрия!» — с тоской подумал Саша и уныло спросил:
— Откуда берутся такие… м-мм, способности?
— Оттуда же, что и все прочие, — немного озорно улыбнулся Стародумцев. — Одни от Бога, другие от его извечного соперника. — Он помолчал и, точно признаваясь в чем-то не слишком приличествующем его возрасту и научному званию, произнес: — Существует теория… не научная, я бы даже сказал, сугубо не научная. Во все времена, особенно в древние, когда люди в силу различных причин с большей легкостью поддавались своим инстинктам и любая мелкая ссора могла повлечь войну между семьями, родами, деревнями, городами и, как следствие, государствами, сплошь и рядом наиболее всех почиталось право сильного. Победитель мог беспрепятственно убивать побежденных, грабить их, насиловать жен и дочерей. Случалось это довольно часто… Так вот, не все могут проследить свою родословную, но у каждого из нас были дедушки и бабушки, у которых в свою очередь… и так далее. Многие из наших прапрапра и пра, вполне возможно, подвергались насилию, в том числе и самому дикому. Нам, мужчинам, трудно представить, что чувствует женщина, особенно девственница, после того, что над ней совершили. Вероятно, невозможно измерить глубину страданий таких жертв…
Слушая ровную речь старика, Саша вспоминал Ульрику и Клотильду.
Тем временем Стародумцев продолжал:
— Так вот, согласно этой теории, а ее, повторяю, ни в коем случае не следует считать научной, боль, страх, унижение, страдание — одним словом, все, что приходится перенести изнасилованным женщинам, в виде как бы закодированной информации, сообщается детям, зачатым в такие страшные моменты, и на генетическом уровне передается из поколения в поколение, проявляясь самым странным образом в самый неожиданный момент. Это, если угодно, генетическая аномалия.
Климов молча кивнул, а Стародумцев продолжал:
— Хорошо бы, вам дочитать перевод до конца. Тут есть еще кое-что интересное. Например, приписка, сделанная Жоффруа де Шатуаном после странного исчезновения отца… Потом, сам Габриэль, его смерть и чудесное воскресение, это, конечно, понятно: его, скорее всего, просто приняли за мертвого. Но вот видения, заставившие его взяться за перо… Ведь барон утверждал, что видел скандинавского бога Одина, которого германцы чаще величали Вотаном или Водэном… И тот сказал, что пришел помочь своему потомку — Габриэлю.
— Но… — с недоверием произнес Климов. — Тогда получается, что и я тоже… Эйрик, Беовульф — Харальд, его мать Ульрика… Потом, бабка эта слепая… как ее? Амалафрида…
Профессор хотел было задать Саше какой-то вопрос, но в это время в комнате зазвонил телефон, и хозяин, извинившись перед гостем, помчался на зов своего «G. Е.»
— Это ваша ассистентка звонит, Милентий Григорьич! — крикнул Александр из комнаты. — Подойдете?
— Ну вот, — повесив трубку, сказал старик с сожалением. — Говорит, что сейчас заедет…
Видя, что Стародумцеву очень не хочется расставаться с ним, Саша предложил:
— Напоим ее кофе и пусть себе едет дальше. А вас я сам отвезу. Мне делать ну совершенно нечего.
— Что вы, что вы, — запротестовал старик, а потом, когда Саша налил своему гостю чаю, неожиданно спросил: — А откуда же вы узнали про Ульрику и Амалафриду? Вы ведь не прочитали до этого места. У него вся хронология перепутана, он историю основателя своей линии
