Потом я заметила у дверей маму с кожаной сумкой.
— Нет! — Я бросилась к ней. Мне и в голову не приходило, что меня могут куда-то отправить. — Простите меня! Это было ошибкой. Я пойду работать на фабрику. Я больше никогда его не увижу!
Мария разрыдалась и упала на колени, закрыв лицо подолом юбки, а Эрнесто рухнул на стул. Я понимала, что ударить меня его подучили, и мне было его жалко.
Сделав шаг вперед, мама взяла меня за руку. Глаза у нее были стальные:
— Ты опозорила эту семью. Моя сестра не желает видеть тебя под своей крышей. Будь у меня выбор, я сделала бы так же. Ты не принесла мне ничего, кроме позора.
Боль от удара Эрнесто сразу куда-то пропала. Мама вытолкала меня из комнаты и потащила вниз по узкой лестнице. Малберри-стрит выглядела мешаниной бессмысленных форм, звуков и запахов. Слова мамы и ее ледяное молчание ранили меня, словно нож. Спотыкаясь, глядя на ее прямую спину, я понимала, что совершила нечто отвратительное. Теперь мы остались только вдвоем, и никто в городе не поможет нам.
18
Эффи
Мэйбл стояла у стены в комнате над часовней и смотрела, как Эдна вытаскивает из корзины пяльцы. Когда я подошла, она сказала:
— Не разговаривай со мной. Иди к окну. Я тебя найду, когда буду готова.
Я сделала, как она велела, и стала смотреть на Доротею. Та сидела на ковре рядом с другой девочкой, вытянув ноги поближе к огню. Я боялась, что она может подойти, но она только еле заметно помахала мне и тут же спрятала ладошку за спину.
Стараясь держаться спиной к сестре Марии, Мэйбл перетащила два стула. Эдна протянула ей пяльцы и кусок ткани, забыв про нитки и иголки. Обе девушки уселись натягивать лен на деревянные пяльцы.
— Прислонись к окну и сделай вид, что смотришь на звезды, — тихо сказала Мэйбл.
Лицо у нее было оживленное, светлые волосы заплетены в толстую косу и перекинуты через плечо. Я с удовольствием вжалась в стену и стала смотреть в пустоту. За спиной слышался тихий голос Мэйбл.
— Завтра будет ежегодный ужин Женской ассоциации. Лучшее время для побега. Сестры отвлекутся и устанут, к тому же они всегда ложатся рано после этого.
Я оглянулась. Ее глаза блестели так же, как у моей сестры, когда она планировала очередное восстание.
— Комнату же закроют, — возразила я.
Эдна наклонилась вперед, поставив локти на колени, и заговорила тихо-тихо:
— Я могу достать ключ. Ключи есть не только у сестры Гертруды. Позавчера сестра Агнес закрывала комнату, а ключей она с собой не носит. Значит, они лежат где-то у нее. Милая доверчивая сестра Агнес не запирает свои двери. Я просто выйду во время вечерней молитвы, забегу в ее комнату и спрячу ключ под этой красотой. — Она ухмыльнулась и выпятила грудь.
— А если она заметит, что ключей нет? — спросила я.
— Да мы уже убежим. — Мэйбл наклонилась так же, как и Эдна. Их головы сблизились. — Когда мы выберемся из окна на крышу часовни, до земли останется всего ничего. А там надо только добежать до стены и найти подходящее дерево. Ты же умеешь лазать по деревьям? — Она изогнула бровь.
Я никогда в жизни не лазала по деревьям, но все же кивнула.
— Вот и хорошо. Когда мы окажемся с другой стороны, побежим изо всех сил. Надеюсь, будет темно. Сестры сразу же опишут нас полиции. Но есть одна женщина, которая может приютить беглецов. Девятьсот шестьдесят первый дом по Пятой авеню. Каждая девочка здесь знает этот адрес. Надо просто добраться туда, пока нас не поймают. Говорят, она богата, как дьявол, и добра, как ангел.
— Мне кажется, что только за нее и стоит молиться, — добавила Эдна. — Я слышала однажды, как она выступала на митинге, и, клянусь, она лучше всех на свете. Говорят, что она дает работу всем, кому может, а остальным помогает ее найти. И она помогает всем, независимо от истории девушки. Хотя истории у всех нас жалобные, особенно твоя. — Эдна шлепнула Мэйбл по бедру. — Меня-то хоть поймали на краже вафли с тележки, и пьяна я была в стельку. — Она сплюнула и прищурилась. — Мэйбл даже не жила в Нью-Йорке, когда ее загребли. Приехала навестить тетушку с дядюшкой, а, Мэйбл?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Мэйбл лягнула ножку ее стула:
— Не напоминай.
— Напоминать — это единственный способ не забыть, что противоположный пол надо ненавидеть. — Эдна взмахнула рукой, сжатой в кулак. — Надо выйти против них, чтобы ублюдки вроде дядьки Мэйбл не ушли безнаказанными. Он посмел запустить руки прямо ей под юбку. Тетка их застала, и он поклялся, что Мэйбл сама юбку задрала. Тетка заорала, что она шлюха и змея, а дядюшка схватил Мэйбл и увез сюда, чтоб вернуть милость своей мерзкой женушки. И даже отца Мэйбл не спросил.
— Да только отцу тоже все равно было бы, — прошипела Мэйбл сквозь зубы. — Все они одинаковые. Не вернулась бы домой, даже если бы могла. На эту богатую леди вся моя надежда. Или на улицу пойду. Все лучше, чем здесь, с сестрами. А ты почему тут? — вдруг спросила она.
— Да, что ты здесь делаешь? — подхватила Эдна.
Я хотела рассказать им правду. Это казалось уместным, потому что я собиралась вместе с ними прыгать навстречу возможной смерти. Но что-то не позволило мне открыться.
— Меня поймали с парнем, — сказала я, вспомнив ложь, придуманную для сестры Гертруды.
— Ты же не торговала собой на улицах? Ты слишком тощая, — решила Эдна.
Я покраснела и замотала головой. Я совсем недавно поняла, что значит «торговать собой».
— Ах, — промурлыкала Мэйбл, — мы ее смутили. Да тут полно шлюх и пьянчужек. Но я сразу поняла, что ты не из таких. — Она встала и кинула мне на колени свои пяльцы. — Уберешь, ладно?
Эдна, которая всегда ей подражала, тоже встала и бросила мне деревянное кольцо. Взявшись за руки, они направились к группке девочек, собравшихся вокруг пианино, на котором никто не умел играть.
Лежа вечером в постели, я думала о предстоящем побеге. Мне было страшно. Теперь побег казался совсем не таким простым делом. Что, если я сломаю лодыжку? Последствия поимки теперь становились слишком реальными. Но был ли у меня выбор? Я перестала надеяться, что родители найдут меня. Единственный, кто знал, что я здесь, — сборщик устриц. Даже если родители поместили в газету объявление, он его вряд ли увидит: не похож он на человека, готового потратить целый пенни на какую-то газету. Монахинь новости из внешнего мира тоже не волновали. Я только один раз видела, как сестра Джейн — маленькая нервная женщина, которая, похоже, каждый день, сомневалась в своей вере, — читала в субботу газету.
«Добрая монахиня читает заголовок в „Нью-Йорк Таймс“: „Пропала девочка“. Имя знакомое, но фамилия ей ни о чем не говорит. Да и лицо похоже на любое из тех, что ее окружают. Она не читает заметку и просто переворачивает страницу. Ее внимание привлекает статья о суфражистке миссис Панкхерст, которая содержится на острове Эллис и угрожает голодовкой. Сестра Джейн думает, что, возможно, призвание суфражистки подходит ей лучше, складывает газету и бросает ее в огонь. Она протягивает руки навстречу взметнувшемуся пламени».
Я себе постоянно твердила: родители пытались меня найти, но не сумели. Все остальное не имело смысла.
Обдумывая побег, я представила лица родителей, их удивление и слезы, когда я войду в дом. Луэлла тоже там будет, мы бросимся друг другу в объятия, обливаясь слезами и лепеча извинения.
Рядом с моей кроватью появилась Доротея в белой ночной рубашке, похожая на привидение. Я подвинулась и пустила ее под одеяло. Держа маленькую ладошку в своей, я нашептывала лучшую сказку, которую только смогла придумать. Там были гоблины, заклинания, феи и счастливый конец.
Закончив, я сказала:
— Завтра оставайся в своей постели. Что бы ни случилось, не приходи.
— Почему?
— Просто делай, как я сказала.
В глазах ее плескалось сомнение, но она покорно кивнула и сунула руку под одеяло. Свернувшись рядом со мной, девочка закрыла глаза. Я отвела волосы с запавшей щечки. Веки казались мраморными от голубых прожилок, лицо стало мирным и спокойным. Я вспомнила те ночи, когда лежала рядом с Луэллой и слушала ее сетования на отсутствие свободы. Чего бы только не отдали запертые здесь девушки за жизнь, подобную нашей! Жизнь, где самой страшной опасностью был побег в цыганский табор. Но настоящее бедствие — увидеть, как разбивается лицо твоей матери, или домогательства дяди, после которых тебя держат взаперти. А еще намного страшнее быть выпоротой и брошенной в подвал сестрой Гертрудой или спрыгнуть со второго этажа и побежать в темноту.
