– То есть если отчим против, я должна по щелчку слушаться? – зло проговорила балерина. – Может, он меня, как в средние века, насильно замуж выдаст за кого-нибудь из его круга? А что, я же завидная невеста, меня можно удачно продать. Сколько там у меня на книжке накопилось[17]?
– Ты думай, что говоришь! – зашипела мать. – Надеюсь, ты несешь всю эту чушь только потому, что действительно плохо себя чувствуешь!
Она боялась, что крамольные речи дочери услышит муж. Он по-своему любил Татьяну, даже усыновил ее совсем крошкой. Порой мог поболтать и пошутить с ней. Например, однажды взял в руки пуанты и задумчиво сказал: «Так вот ты какой, «испанский сапожок» для Эсмеральды из «Собора Парижской Богоматери». Потом так и закрепилось в их семье прозвище пуант – «испанские сапожки». Но в то же время Аркадий Валентинович был жестким человеком и диктовал родным свои правила. Назвать его самодуром или тираном нельзя было. Отчим подходил к любым вопросам взвешенно и даже мудро. Но и ослушаться его пока не рисковал никто. Таню угнетало такое положение вещей, но от бунта спасало то, что большую часть времени она проводила вне дома.
– А если я не расстанусь с Павлом, что тогда? – сузив глаза, осведомилась девушка.
Мать встала, закрыла дверь и повернулась к дочери.
– Ты что, сдурела? – выдохнула она грозно. – Я тебя спрашиваю! А ну посмотри на меня!
Таня отвернулась, чтобы спрятать беззвучно катившиеся по щекам слезы. За окном уже была непроглядная тьма. Так что видела она в нем лишь свое собственное отражение.
– Я с кем говорю? Ты вообще понимаешь, что будет, если отец разозлится? Ты и так с ним поладить не можешь, хотя он все для тебя делает. Даже фамилию свою дал!
Татьяна продолжала вглядываться в темноту, не решаясь посмотреть на мать.
– Вы теперь всю жизнь будете попрекать меня этим? – глухо спросила она, дрожа от собственной дерзости. – Я не просила его меня удочерять.
Сама понимала, что перегибает. Отчим действительно делал для нее много и относился очень хорошо. Да, приходилось терпеть его контроль, но во всех семьях есть свои странности. И эта еще не самая ужасная.
– Что ты мелешь, дура! – взорвалась мать. – Ты что думаешь, лучше безотцовщиной быть? Чтоб на тебя все косились и за спиной жалели?
Татьяна резко повернулась к Елене Ивановне и в ярости бросила той в лицо первое, что пришло на ум.
– Так не рожала бы меня от первого встречного! Кто виноват, что он тебя бросил? Нужно было думать, прежде чем бежать с ним в загс и детей плодить! А отчим мне чужой! Я не могу себя заставить называть его отцом!
Мать в исступлении влепила Тане пощечину. Та, отрезвленная этим, отшатнулась и затихла. Еще никто никогда не позволял себе поднимать на нее руку. А от матери, самого родного человека, она такого уж точно не ожидала. Девушка упала на кровать и зарыдала в голос, больше не сдерживая себя.
Какое-то время Елена Ивановна стояла посреди комнаты и молча смотрела на рыдающую дочь. Было слышно лишь ее шумное дыхание. Потом она заговорила снова.
– Это уже хамство, моя дорогая! Как ты смеешь мне такое говорить? Я что, тебе чего-то недодала в жизни? Тебе чего-то не хватает? Тебе когда-нибудь в чем-то отказывали? Твои возможности и перспективы гораздо шире, чем у большинства твоих сверстниц!
– Да, все это так, – пробормотала Таня, свернувшись в комочек на покрывале, как брошенный на произвол судьбы котенок. – Только я никогда не имела в этом доме права голоса. Тебе всегда было все равно, что я чувствую.
Мать цокнула, и пошла к выходу. По ее мнению этот разговор был бесполезным и только отнимал время. Потому что все уже решено.
У двери женщина задержалась, повернулась к дочери и почти спокойно произнесла:
– Мы с отцом едем в ресторан, а ты посиди дома, подумай.
– Хорошо, – безразлично отозвалась девушка.
Она еще долго лежала неподвижно, слушая, как в прихожей о чем-то щебечет мама, как ей отвечает отчим. Пахло густыми сладкими духами.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Когда хлопнула входная дверь, Таня села на постели. Слезы уже высохли. В душе не осталось ничего, кроме злости. И еще боли. Балерина криво усмехнулась, снова глядя на свое лицо в темноте окна. Она тоже уже все решила. Ей просто не оставили другого выхода.
Неожиданно раздался звонок телефона. Таня вышла из комнаты и нервным движением сняла трубку.
– Да!
– Татьяна? – на том конце провода прозвучал низкий, бархатистый голос отчима Павла Платона Альбертовича. – Добрый вечер. Извините за поздний звонок. Мы могли бы с вами встретиться?
Глава 20. А снег не знал и падал…
Декабрь в этом году удивил просто невероятным количеством снега. В одну из ночей его выпало столько, что коммунальные службы не справлялись с расчисткой дорог. От общежития до училища можно было добраться даже по огромным сугробам. Но вот доехать сюда с разных концов города не смогли многие педагоги. Поэтому в тот день занятия завершились гораздо раньше обычного. А поскольку снегопад и не думал заканчиваться, то на следующий день их вовсе отменили. По радио и телевизору была объявлена чрезвычайная ситуация. По городу то тут, то там можно было увидеть застрявшие в снегу и покинутые хозяевами автомобили. Так и не доехав до продуктового магазина, расположенного неподалеку от студенческого общежития, увязла старенькая хлебовозка. Поэтому продавать свежий хлеб принялись прямо с борта фургона. Несмотря на заносы, там выстроилась целая очередь. И на всю улицу разносился аромат горячего, недавно покинувшего печь хлеба. В сочетании с морозной свежестью это было непередаваемо.
На бой со стихией выгнали всю имевшуюся технику. Если снег прекратится, то планировалось, что на следующие сутки городской транспорт полностью восстановит движение. А снег не знал и падал…
Девочек такой незапланированный выходной несказанно радовал. Настроение было самое что ни на есть новогоднее. За окном – бесподобная зимняя сказка, которой хочется неотрывно любоваться, в комнате – уют и ощущение приближавшегося праздника. И хотя до Нового года было еще целых три недели, решили заняться подготовкой. Тома кружилась с мишурой в руках и распевала «Такого снегопада давно не помнят здешние места…». А Таня куда-то исчезла, ничего не объясняя, и вскоре вернулась с маленькой, но настоящей пушистой елкой. Соседки по комнате восхищенно ахнули, жадно вдыхая этот ни с чем не сравнимый морозный запах хвои. Новый год теперь казался еще ближе.
– Это Паша нам принес, – сообщила Гальская.
Тома чуть заметно поджала губы, но все же продолжала демонстративно петь и веселиться, развешивая по комнате гирлянды и мишуру.
Через пару минут елочка уже благоухала на тумбе в углу комнаты, а рядом стояла коробка со стеклянными шарами, ватой и дождиком. Девочки позаботились об этом заблаговременно, принеся из дома по нескольку украшений.
У Насти елочные игрушки теперь вызывали грусть, но она старалась от этого абстрагироваться. Даже вызвалась наряжать новогоднее деревце. Попутно рассматривала украшения. Вот уж действительно хрупкое отражение эпохи. Маленькие стеклянные самовары, часы, космонавты, пионеры, фрукты и овощи, даже полярник с собакой! Была тут и миниатюрная балерина. Не такая изящная, как Танина фарфоровая статуэтка, но все равно очень милая.
– Многие из них когда-то принесла Катя, – с грустью заглянув в коробку, вздохнула Тамара. – Все-таки жаль, что она ушла.
Среди игрушек Настя узнала нескольких персонажей сказок Пушкина. Но все равно самыми красивыми ей казались шары. Особенно два одинаковых: один насыщенного зеленого цвета, второй – темно-малиновый. На обоих были нарисованы золотистые колокольчики и еловые ветки в снегу. Смотрелось бесподобно красиво. Шары были явно из новых, такие бы лучше повесить на домашнюю большую елку. Когда сказала об этом девочкам, Таня махнула рукой.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
– Это я принесла. У нас таких много. Там еще синие и оранжевые есть.
