– Как так, Кать, – ошарашенная балерина не могла до конца поверить в услышанное. – И что теперь? Рожать?
– Не знаю пока. Не решила. Родители в курсе, но думают, что от Женьки, моего давнего поклонника. Хотят, чтоб мы поженились.
– У меня даже слов нет, – вымолвила Анастасия. – А Платон этот… Ты же его засудить можешь.
– На каком основании? Мне уже есть восемнадцать. Он меня не насиловал. Сама дала.
Настя отставила чашку. Какой уж теперь чай? Совсем не до него.
– Почему ты мне рассказала? – тихо спросила она.
– Надоело молчать. И ты, я уверена, трепаться не станешь.
– Знаешь, что за ним уже такое водилось? Его из Москвы сюда потому и перевели.
– Неудивительно.
– Кать, он, наверное, убийца…
– Чего? – теперь пришла очередь Катерины удивленно вытаращить глаза.
Настя рассказала ей всю историю с подземными ходами и найденными там останками девушек.
– Да ну, не верю я в такое, – усомнилась Катя. – Он сволочь, конечно, кобель. Но не маньяк.
– Ты его не настолько хорошо знаешь. Может быть, ты просто вовремя исчезла из его поля зрения. Он в курсе твоего положения?
– Да, сказал делать аборт и еще денег дал – что-то вроде откупа, – напускное равнодушие в голосе, а глаза при этом полны отчаяния, которое не скрыть.
Теперь причина спешного ухода из балетного училища стала более чем ясна.
Вернулась в общежитие Настя перед самым отбоем. Тома еще не ложилась. При появлении соседки она тут же принялась выяснять, выбрала ли та платье. Анастасия ответила, что ничего не подошло.
– И чем вы столько времени занимались? – ехидно поинтересовалась Тамара.
Не рассказывать же, как она утешала рыдающую Катерину. Поэтому Настя сухо бросила:
– Болтали и пили чай.
– Как там Катька?
Анастасия невольно замешкалась. Взгляд споткнулся о пустое место на полке, где раньше стояла фарфоровая балерина.
– Нормально. А куда подевалась Танина статуэтка?
– Вроде бы она ее Пашке подарила.
Глава 22. Первая ночь
Весь концерт Таня сидела напряженная, как струна, и почти не смотрела на сцену. Едва поднимала взгляд – и тут же отводила. Изящная, тонкая, словно отлитая из фарфора, как та статуэтка, что она ему недавно подарила. Такая же бледная и безмолвная. Паша не мог понять, что с ней.
После завершения один из музыкантов – темноволосый, с полным достоинства лицом и печальными карими глазами – вдруг выступил вперед, взял микрофон и заговорил. Что-то о том, что здесь сейчас присутствует его дочь, перед которой он очень виноват. Что его поступку нет прощения, что он предатель, и еще много чего в том же духе. И глядел на нее, на Таню. В конце концов, он попросил Татьяну выйти к нему, и она пошла. Павел тоже вышел, стал рядом, держа любимую за руку.
Отец умолял дочь о прощении. Зал возбуждено гудел, а потом раздались аплодисменты. На все это Татьяна смотрела отрешенно, будто со стороны. Ее настолько шокировало происходящее, что она не могла сосредоточиться. Если бы не поддержка Тайгряна, который, по сути, вел ее за собой, будто куклу, она так и осталась бы неподвижно стоять посреди сцены, как Лотова жена[18].
– Это твой папа, Тань, какой бы он ни был. Да, он подлец, но попробуй дать ему шанс. Ведь в жизни семья – это самое важное, – первое, что четко дошло до ее сознания, были слова Павла.
– Он сам решил, что я ему не семья. Давай не будем это обсуждать, – холодно вымолвила Татьяна.
Отец просил ее подумать, не спешить с решением, и обещал не пропадать больше из ее жизни.
– Хорошо, не будем, – согласился юноша. – Но позволь сказать одно. У тебя есть хоть один родственник, о котором ты не можешь вспомнить вообще ничего плохого, а только хорошее? Хотя бы один человек в твоем окружении такой есть? И наоборот, есть ли кто-то, о ком ты помнишь исключительно плохое и ничего хорошего? Нет таких людей! Их не существует. И сама ты не такой человек. Поэтому нужно быть терпимее к другим.
Они шли под руку по вечернему заснеженному городу. Под ногами приятно похрустывало, щеки обдавал морозец, одежду припорошила легкая серебристо-белая пыль. Настоящая сказка. Если бы не все происходившее в реальности…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
– Паш, а что будет, когда мы поженимся? – вдруг спросила девушка.
– В каком смысле?
– В прямом. Что будет? Я могу дальше продолжать танцевать? Или сразу нужно рожать ребенка?
– Ну, если забеременеешь, то родим. А что?
– То есть ты не хочешь, чтобы я танцевала?
– Почему? Хочу. Только не в ущерб здоровью.
Таня вспомнила, как настойчиво он убеждал ее сходить к врачу. И испугалась.
– А как твоя мама относится ко мне?
Павел остановился.
– Тань, что случилось?
– Ничего.
– Тебя настроили против меня?
– Нет.
– Кажется, кто-то говорит неправду.
Пауза.
– Твои родители против, да?
Снова пауза.
– Наплели чего-то об армянах, и ты поверила? Что ты принцесса, а я так, чернь, недостойная тебя?
Говорил негромко, но с нажимом. Он вообще редко повышал голос.
– Паша, зачем ты так? – Таня округлила глаза.
– Тогда что?
Она молчала, опустив голову, и боясь сказать хоть слово. Боялась врать и еще сильнее боялась сказать правду. Он взял ее за плечи.
– Тань, я угадал?
Девушка едва заметно кивнула и зажмурилась. А он вдруг отступил. И стало холодно. До самых костей.
– Ясно, – глухо донеслось до нее.
А потом хруст снега под удаляющимися шагами. Ушел? Вот так просто? Разве так может быть? Она открыла глаза и посмотрела вслед юноше. Оказалось, они уже были в парке возле общежития. «Хотя бы один человек в твоем окружении такой есть?» «Да, Паша, это ты!!!» – хотелось закричать ему. Глаза наполнились слезами. Но она не издала ни звука. Лишь когда осталась совсем одна, если не считать редких прохожих, Таня присела на заснеженную скамью, подняла лицо к темному небу и прошептала:
– За что мне все это? За что?
Как ни сдерживалась, слезы все-таки полились.
Это был последний снежный вечер в том году. Утром потеплело, и погода совершенно испортилась. Весь выпавший снег начал с поразительной быстротой таять. Вместе с ним таяло новогоднее настроение. Несмотря на то, что город уже был украшен к празднику, ни у кого не возникало желания любоваться им. Все зябко ежились от влажного ветра и бежали по своим делам.
Последний прогон перед премьерой шел напряженно. Не получалось добиться той гладкости, что была на репетициях. Вава нервничала, Королевич сосредоточенно поглаживал подбородок, артисты за кулисами растеряно косились друг на друга. И только какой-то иностранный гость не уставал восхищаться всем, происходившем на сцене. После каждого танца хлопал в ладоши и восторженно выкрикивал что-то на ломаном русском. А после выхода Татьяны вовсе подлетел к Королевичу и принялся его трясти.
– Браво, браво! Если и другие ваши артисты танцуют на таком же уровне, то вас ждет фурор!
Кто это такой, ребята понятия не имели. Но его искренний запал передался и им. Постепенно дело пошло на лад. Исчез мандраж, возникавший при одном только слове «премьера». Уже завтра! Как? Не верилось никому, хотя все шли к этому несколько месяцев. Ребята невольно были благодарны странному иностранцу. Его восхищение вернуло им потерянную уверенность. Ведь каждое движение было сотню раз отрепетировано, отшлифовано, заучено до мельчайших деталей. Фальши, ошибок, страха не могла быть, да и не было.
Татьяна с Павлом ни словом не обмолвились о вчерашней перепалке. Все разговоры и мысли – только о предстоящей премьере. Остальное потом. Татьяна считала, что это к лучшему. Хорошо, что нет времени думать и переживать, прокручивать в голове их диалог, анализировать его стремительный уход. Пусть лучше так. Словно ничего не случилось.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Только Настя все знала. Но ее переживания за подругу затмила неожиданная радость – партию Гико все-таки оставили за Артемом.
