Мара пронзила его взглядом.
– Пакстон, – сказала доктор Блум. – У нас группа поддержки. Жизнь нелегка. Вы все узнали это в юном возрасте. Каждый из вас пережил тяжелую утрату, и вы знаете, как трудно жить дальше, когда любимого человека больше нет или когда тот, кому поручено о вас заботиться, забыл о своем священном долге.
– У меня умерла мама, – ровным голосом сказала Мара.
– Хочешь поговорить о ней? – ласково спросила доктор Блум.
Мара не могла отвести взгляда от Пакстона. Его золотистые глаза буквально гипнотизировали ее.
– Нет.
– И никто не хочет, – тихо сказал он.
– А как насчет тебя, Пакстон, – спросила доктор Блум. – Ты не хочешь ничем поделиться с группой?
– «Не испытать страдания значило бы никогда не познать блаженства», – произнес он, процитировав Эдгара По и небрежно пожимая плечами.
– Послушай, Пакстон, – обратилась к нему доктор Блум, – мы уже обсуждали привычку прятаться за словами других людей. Тебе почти двадцать два. Пора уже обрести свой голос.
Двадцать два.
– Вам не понравится то, что я скажу, – ответил Пакстон. Он казался расслабленным и безразличным, но от его взгляда становилось неуютно и даже страшно.
Приговор суда.
Зачем суд направил его на сеансы психотерапии?
– Наоборот, Пакстон, – бесстрастно парировала доктор Блум. – Ты ходишь сюда уже несколько месяцев и еще ни разу не говорил о сестре.
– И не собираюсь. – Теперь он разглядывал свои черные ногти.
– Суд…
– Суд обязал приходить сюда, но заставить меня говорить они не могут.
Доктор Блум неодобрительно поджала губы. Она долго смотрела на Пакстона, потом снова улыбнулась и повернулась к худой девушке:
– Элиза, может, ты поделишься с нами, как на этой неделе у тебя обстоят дела с аппетитом…
Час спустя, словно повинуясь какому-то тайному сигналу, подростки вскочили со стульев и бросились к двери. Мара оказалась не готова к такому повороту событий. Когда она нагнулась, чтобы поднять с пола сумку, а потом встала, в комнате оставалась только доктор Блум.
– Надеюсь, это было не слишком болезненно, – сказала она, подходя к Маре. – Начинать всегда трудно.
Мара смотрела мимо нее на открытую дверь.
– Нет. Отлично. Я хотела сказать, да. Спасибо. Все было здорово.
Мара не могла дождаться, когда выйдет из этой комнаты, пропахшей черствым печеньем и подгоревшим кофе. Выбежав из здания, она остановилась. Улицы были полны народу. В этот июньский вечер Пайонир-сквер наводнили туристы и местные жители. Из таверн и баров доносилась музыка.
Из темноты вдруг появился Пакстон; Мара уловила его дыхание на долю секунды раньше, чем увидела его.
– Ты меня ждала, – сказал он.
Мара рассмеялась.
– Точно, потому что накрашенные парни меня заводят. – Она повернулась к нему. – Это ты меня ждал.
– А что, если и так?
– Зачем?
– Чтобы это выяснить, ты должна пойти со мной. – Он протянул руку.
В желтом свете уличного фонаря Мара увидела его бледную руку с длинными пальцами… и шрамы, похожие на знак равенства, поперек запястья.
Следы порезов.
– Теперь ты боишься, – тихо сказал Пакстон.
Она покачала головой.
– Но ты послушная девочка из пригородов.
– Была. – Произнося это слово, Мара почувствовала, что стеснение в груди немного ослабевает. Может, ей удастся хоть немного изменить себя, стать другой, и, если это произойдет, тогда, возможно, будет не так больно смотреть в зеркало и видеть в нем улыбку матери.
– Мара? Пакстон? – Сзади к ним приближалась доктор Блум.
Мару охватила странная печаль, словно она только что упустила чудесную возможность. Мара улыбнулась женщине. А когда повернулась, Пакстон исчез.
– Будь осторожна, – предупредила доктор Блум, проследив за взглядом Мары. Пакстон стоял на противоположной стороне улицы в тени между домами и курил сигарету.
– Он опасен?
Доктор Блум ответила не сразу:
– Я не имею права об этом говорить. Точно так же, как отвечать на такой же вопрос о тебе. Но я хочу тебя кое о чем спросить. Он привлекает тебя потому, что ты считаешь его опасным? Подобное поведение может быть рискованным для девушки в непростой ситуации.
– Он меня вовсе не привлекает, – возразила Мара.
– Нет, – сказала доктор Блум. – Конечно, нет.
Мара поправила сумку на плече и пошла по темной улице. Всю дорогу до дома Талли ей казалось, что за ее спиной звучат шаги, но, когда она оборачивалась, улица каждый раз оказывалась пустой.
Пока лифт поднимался в пентхаус, Мара всматривалась в свое отражение в зеркальных стенах кабины. Всю жизнь ей говорили, что она красивая, и в подростковом возрасте именно это она и хотела слышать от окружающих. В эпоху ДР – до рака – Мара могла часами изучать свое лицо, делать макияж и укладывать волосы, чтобы мальчики вроде Тайлера Бритта обратили на нее внимание. Но ПР – после рака – все изменилось. Теперь вместо своего отражения она видела только улыбку матери и глаза отца, и каждый ее взгляд в зеркало отзывался болью.
Как бы то ни было, теперь она видела, какой худой и бледной стала за те двадцать месяцев, что прошли после смерти мамы. Потухший взгляд расстроил ее. Хотя теперь ее все расстраивало.
На верхнем этаже Мара вышла из лифта и направилась к квартире Талли, открыла дверь, вошла в ярко освещенный холл, а оттуда в гостиную.
Талли была там, расхаживала вдоль окна во всю стену, из которого открывался вид на ночной город. В руке у нее был бокал вина, и она разговаривала по телефону – а если точнее, то кричала.
– «Ученик знаменитости»? [17]Ты шутишь? Я не могу пасть так низко. – Повернувшись, она увидела Мару и растерянно улыбнулась. – Ой, Мара! – Потом рассмеялась и сказала в трубку: – Мне нужно идти, Джордж, – и отключила телефон. Бросив телефон на диван, она подошла к Маре, раскинув руки, и крепко обняла.
– Ну как? – наконец спросила Талли, отстраняясь.
Мара знала, чего от нее ждут. Она должна сказать: «Было потрясающе, чудесно, великолепно. Мне теперь лучше», – но не могла этого сделать. Она открыла рот, но не находила слов.
Талли прищурилась – этот взгляд опытного журналиста Мара уже видела раньше.
– Горячее какао, – вынесла вердикт Талли и повела Мару на кухню.
Там она приготовила две чашки горячего какао со взбитыми сливками и отнесла в гостевую спальню. Мара, как в детстве, забралась в кровать. Талли последовала ее примеру. Они сели рядом, прислонившись к обтянутой серым шелком спинке. Большое окно обрамляло панораму Сиэтла, где на фоне звездного неба вспыхивали неоновые сполохи.
