Несмотря на отсутствие каких-либо воспрещающих знаков, в баре категорически не приветствовалось появление чужаков, за каковых Я-Я сейчас запросто могли сойти из-за незначительного стажа пребывания в рядах сообщества и тем более полугодовой паузы. Ганс, однако, их узнал — ребята обстоятельные, тихие и не скандальные — приветливо кивнул и показал, куда можно присесть.
Я-Я с облегчением плюхнулись за столик в дальнем углу, сделали заказ и принялись высматривать среди присутствующих знакомых камрадов, с которыми можно было бы попробовать решить какие-то вопросы или попросить вывести на нужных людей.
Вот так, с ходу ничего не вышло: пару знакомых физиономий они-таки обнаружили, но… это были не те знакомые, к которым можно было запросто обратиться с ТАКИМИ проблемами.
— Подождем, глядишь, кто-нибудь еще подойдет, — сказал Яков.
— А если не подойдет? — усомнился Ян.
— Тогда спросим у этих, — Яков кивнул в зал. — Возможно, они знают, как найти тех, кто нам нужен.
— Придется пиво ставить, — закручинился Ян.
В самом деле, когда Я-Я хаживали сюда регулярно, их почему-то каждый раз раскручивали на пиво ушлые местные товарищи — то ли таким образом глумясь над скаредностью бережливых латышей, то ли просто ввиду врожденной московской вредности — в общем, это была одна из основных причин, которая отвадила наших парней от посещения такого, в общем-то, замечательного местечка.
— Надо — поставим, — решительно заявил Яков. — Другого выхода нет. Если мы здесь ничего не решим, идти нам больше некуда. А для начала давай как следует поедим и пивка накатим — расслабимся, глядишь, какой-нибудь вариант в голову придет…
Вот это он правильно сказал. Едва успели слопать фирменную картошку с грибами и залить в трюм по кружке холодного бочкового пива, тут же он и пришел — не то чтобы вариант, и не в голову, а просто нужный камрад — в бар.
Это был Григорий Барабанов, старый знакомый Я-Я, с которым их некогда свел ныне скурвившийся Штифт.
В свое время Я-Я провернули с Григорием несколько мелких делишек. Он ни разу их не подвел, все получилось правильно и толково, в связи с чем наши парни полагали, что Барабанову можно с некоторой оглядкой доверять. С некоторой оглядкой — это потому что Григорий, помимо всего прочего, не брезговал мелким воровством: как-то раз он при Я-Я обчистил карманы у одного пьяного, уснувшего в вагоне метро. Я-Я никогда себе такого не позволяли. Одно дело таскать у государства никому не нужные железяки, и совсем другое — шарить по карманам у честных граждан. После того случая парни сделали для себя заметку: с этим типом надо держать ухо востро.
Григорий вовсе не обрадовался встрече и с ходу заявил, что возобновление дружеских отношений обойдется Я-Я в полновесный обед с пивом, но не местным разливным, а хорошим немецким, из «личного запаса» Ганса.
Заказ был немедля оформлен, уже без привычного трагизма по факту расточительства (даже Ян скромно промолчал), и дружба благополучно возобновилась.
В процессе посиделок Я-Я поведали вновь обретенному другу о своих злоключениях, опустив при этом кое-какие скользкие детали, и без обиняков спросили, реально ли выйти на нужных людей, которые могут помочь.
Проблемы прибалто-подданых Григория неприятно озадачили: он откровенно заскучал и высказал предположение, что вряд ли кто из «деловых» возьмется сейчас за такое гиблое дело. Ну, разве что за немалые деньги…
— У нас есть деньги, — мужественно признался Яков. — Мы готовы заплатить.
— А сколько у вас есть?
— Двести тысяч, — не раздумывая, соврал Яков. — Рублей.
— Двести тысяч… — Григорий задумчиво уставился в потолок. — Двести тысяч… Даже и не знаю, возьмется ли кто за такие…
— Помоги нам, Гриша! — взмолился чувствительный Ян. — Иначе мы погибнем! Эти гады объявили награду за наши головы! Представляешь — как в Средневековье! Теперь любой негодяй, который хоть что-то про нас узнает, захочет получить эти паршивые три миллиона…
Упс… Вот это, наверное, было сказано совсем некстати. Довод, конечно, сильный, но в чью пользу — это еще вопрос. Григорий потемнел взором, ненадолго задумался и в итоге обнадежил:
— Ладно… Попейте пока пива, я отойду, провентилирую вопрос…
Вернулся Барабанов через полчаса, взбудораженный и веселый, в глазах его горела отчаянная решимость.
— Ладно, черт с вами! Сейчас я спрячу вас в укромном местечке, пересидите, пока все не уляжется. А чуть позже организую переход через финскую границу и вид на жительство — есть люди, берутся. Но это будет стоить триста пятьдесят штук, и никакого торга!
— Идет, — не раздумывая, согласился Яков, к тому моменту уже изрядно осоловевший от пива.
— Согласен, — поддержал Ян, тонко икая и отставляя кружку. — Ой… Мне, наверно, больше не надо…
— Надо, надо! — Барабанов тотчас же метнулся к стойке и притащил еще четыре кружки. — А теперь, бродяги, давайте обсудим детали. Думаю, вы понимаете: мои люди имеют право знать, чем рискуют, связываясь с такими проблемными типами…
Глава 9
АЛЕКС ДОРОХОВ: БАЗА, ДЕВЧОНКИ, ОБОЛТУСЫ
Выйди из землянки, посмотри, голуба,Ах, какое утро свежее полощется!
Дядя Саша Розенбаум знает, за что ущипнуть ранимую русскую душу: такие песни пишет, что по ситуации слова буквально сами на язык наворачиваются.
Да, утро выдалось что надо. Накануне мелко моросило, а с утра разведрилось, солнышко выглянуло, что было особенно приятно по контрасту с серым фронтом, зависшим чуть южнее от нас, над лениво дремлющей по воскресному регламенту столицей.
Инженер пристроил нас в ДОС (дома офицерского состава) — крохотный жилой островок посреди соснового бора, за которым начинается старый полигон. Все дома двухэтажные, некогда крашенные в стандартный «желток», а ныне выцветшие добела и донельзя обшарпанные. Здесь почти как в деревне: повсюду небольшие огородики с грядками и плохонькими теплицами из драной пленки, в разных местах курячат кудахты, петухают кукареки и важно поросят хрюки — а откуда-то издали доносится блеяние козы. Воздух, насыщенный хвойным экстрактом, такой густой и тягучий, что, кажется, его можно пить.
В общем, лепота, да и только. Прямо по курсу вижу навес, под ним большая поленница, рядом куча чурок, одна, особо кряжистая, поставлена на попа.
Эмм… Для тех, кто в городе окончательно скурвился, поясняю: чурка — это фрагмент бревна, а кряжистая, та что «на попа», в данном случае служит для того, чтобы на ней кололи дрова. Вот и девайсы присутствуют: колун и топор. Вообще, это очень здорово: наверное, вечерком тут можно запросто шашлычок организовать, на свежем воздухе. А пока суть да дело, поколю-ка я немного дровишек. Вместо зарядки.
Расколов парку чурок, я вволю хлебнул хвойного экстракта, остановился передохнуть и, жмурясь от удовольствия, непроизвольно продолжил песню дяди Саши:
Мягкое и доброе, как любимой губы…Мне так в это утро умирать не хочется…
Минуточку… Нет, все правильно: из песни слова не выкинешь, но вот контекст… Почему я должен умирать в такое славное утро в столь раннем возрасте?!
И тут на меня нахлынуло.
А почему я должен жить?
Я преступник.
Минуточку…
Я преступник?!
Я как следует выспался, психоделическая одурь выветрилась из моего организма — исчез вязкий фон, притупляющий остроту восприятия — и теперь я вновь чувствовал живо и ярко, что называется, всеми фибрами души.
Я преступник!!!
— А-а-а-а, б…!!! А-а-а-а!!!
Я крушил поленницу и дико орал, задыхаясь от отчаяния и лютой безадресной злобы: в эти мгновения я ненавидел весь мир и себя в том числе, ибо я был частицей этого странно и неправильно устроенного мира, и не было мне снисхождения от меня, не заслужил я никаких льгот в этом плане.
Хорошо, что не догадался порубать сам себя: перед глазами была поленница, руки нужны были, чтобы держать колун — средство исторжения моей ненависти, а ног я не видел, в тот момент мир свернулся в узкий тоннель, наполненный густым красным дымом.
Не знаю, как долго длился этот неожиданный берксеркский припадок, но в конечном итоге я выдохся, выронил колун, упал на колени и уткнулся лицом в землю.
Придя в себя, я ужаснулся тому, что со мной произошло, и первым делом стал озираться, в надежде, что это безобразие осталось без свидетелей.
Увы, на этот раз госпожа Удача оставила мои чаяния без внимания.
У распахнутого окна сидел доктор и смотрел на меня с каким-то цинично-академическим интересом.
Под окном стоял хмурый Юра и смотрел на меня с досадой.
На крыльце Спартак беседовал с аборигеном, облаченным в старый тельник и допотопные военные бриджи на подтяжках — и оба смотрели на меня, как мне показалось, с сочувствием.
