Я сопоставляла различные возможности. Пролезть через систему канализации? Это отвратительно и опасно. Притвориться служанкой? Слишком ненадежно. Надеть медвежью шкуру, чтобы меня привел «бродячий дрессировщик»? А если они спустят на «зверя» собак? Спрятаться в клеть со съестными припасами? В город попасть, может быть, и удастся, но не к Цезарю. В его покои еду ящиками не носят.
Я лежала на постели и тупо смотрела на устилавший пол шатра узорчатый ковер. И тут меня осенило.
— Слишком опасно, — сказала Ирас. — И не подобает царице.
— Вот поэтому никто и не заподозрит, — настаивала я.
— Ты можешь задохнуться, — предостерег Мардиан.
— Или тебя искусают блохи, — пошутил Олимпий. — На данный момент это самая большая опасность. И как, скажи на милость, отреагирует Цезарь на царицу, вылезающую из пыльного ковра и покрытую блошиными укусами?
— Может быть, он покроет следы укусов поцелуями? — пошутила Ирас, подняв бровь.
Я попыталась улыбнуться, хотя, по правде говоря, эта часть плана представлялась мне самой пугающей.
— Тебе придется снабдить меня мазью от блох, — сказала я Олимпию.
— А если Цезарь поднимет крик и его охранники заколют тебя? — спросил Мардиан.
— Нет, это невозможно. По всем отзывам, Цезарь никогда не теряет самообладания. Вряд ли человек с такой репутацией закричит от неожиданности.
— Ты обманываешь себя. Скорее всего, он подумает, что к нему явился наемный убийца. В конце концов, это куда более вероятно, чем доставленная в ковре царица.
— Значит, придется положиться на богов, — решительно заявила я. — Все в их власти.
Действительно, ничего другого не оставалось. Иного способа попасть к Цезарю не нашлось, а предугадать его реакцию или повлиять на нее у меня не было никакой возможности, хоть от этого и зависела моя судьба.
Именно тогда, Исида, я поняла, что должна довериться тебе. Когда решается вопрос жизни и смерти, когда судьба человека висит на волоске, ему приходится принимать отчаянные решения и ставить на кон свое будущее.
Я вручила его тебе, о богиня, и ты отнеслась ко мне благосклонно. Хвала тебе!
Найти отважных людей, добровольно согласившихся переправить меня в Александрию, оказалось нетрудно. Один у нас имелся — Аполлодор, купец из Сицилии, что поставлял нам ковры и палатки. Куда большие трудности ждали меня по достижении цели. Мне могли потребоваться знания и опыт, которые у меня полностью отсутствовали.
Но боги, по доброте своей, не даруют одним смертным абсолютного превосходства над другими. Поэтому у Цезаря, по многим своим качествам казавшегося сверхчеловеком, оставалась одна вполне человеческая слабость. Он был склонен к любовным утехам — или, говоря совсем откровенно, к плотским утехам.
Однако доброта богов не беспредельна: как раз в этой области мне не приходилось надеяться на превосходство. Будь то искусство верховой езды (Цезарь, по слухам, способен скакать галопом с руками за спиной), я могла бы заслужить его восхищение. Будь то языки, я могла бы поразить его знанием восьми наречий, тогда как он владел всего двумя — греческим и латынью. Будь то богатства, мое личное состояние и сокровища дворца лишили бы его дара речи. Будь то знатность — я происходила из старейшего царского рода в мире, а он хоть и принадлежал к древней патрицианской семье, но был всего лишь гражданином Рима. Но любовь! Соитие! Он имел дело с мужчинами и женщинами всех возрастов и народов, он приобрел знания и опыт, выделявшие его даже среди ровесников. А я оставалась девственницей, совершенно не искушенной в любовных делах и даже понаслышке знавшей о них очень мало — лишь то, что вычитала в книгах. Моим ближайшим другом был евнух! При мысли о возможности интимной встречи с Цезарем я чувствовала себя беспомощной.
И как смогу я отдаться ему, если до сих пор никто меня не касался? Неужели я подарю свою девственность римлянину?
С другой стороны, на кону стоит Александрия и весь Египет. Я представила себе широкую ленту Нила, неспешно текущего меж окаймленных пальмами берегов. Тянущиеся к солнцу гранитные обелиски, яркие подвижные пески под голубым небом, темные статуи древних фараонов. Да. Ради Египта я готова на все. Даже отдаться Цезарю.
Решение было принято. Значит, надо подготовиться, потому что ни за какое важное дело нельзя браться без подготовки. Я чуть не сказала «подготовить мое тело», но инстинктивно поняла: телу тут предстоит сыграть не последнюю роль, однако главное сейчас — подготовиться внутренне.
Стояли сумерки. После визита посланца Цезаря прошло три дня. Больше медлить нельзя.
Я послала за Олимпием.
Когда он прибыл, я пригласила его сесть на подушки и поужинать со мной. Благодаря Аполлодору обстановка царской палатки не ограничивалась обычной походной койкой в спартанском духе, складным столом и жаровней. У меня имелось множество расшитых или покрытых тисненой кожей подушек, узорчатых шерстяных ковров и занавесок, а украшенная серебряными нитями ширма делила шатер на помещение для приемов и спальню. Над головой висел передвижной балдахин с сеткой, служивший и для прохлады, и для защиты от насекомых.
— Превосходные фиги, — сказал Олимпий, рассматривая плод.
— Я вспомнила, что ты неравнодушен к фигам.
Он поднял бровь.
— Чувствую, что ты хочешь попросить меня об услуге!
— Тебя невозможно одурачить, Олимпий, — сказала я, используя одну из безотказных уловок — лесть. Никто никогда не признается в том, что не имеет чувства юмора, и в том, что падок на лесть. — Что ж, по правде говоря, мне нужен медицинский совет. Ты ведь мой личный врач, не так ли?
— Да, и это честь для меня.
Он ждал продолжения.
— Если бы я стала возлюбленной Цезаря, — невозмутимо спросила я, — что бы это значило с медицинской точки зрения?
Он чуть не выплюнул фигу, которую жевал с таким удовольствием. Я даже удивилась: обычно Олимпия невозможно ни поразить, ни смутить.
— Ну, это значило бы… хм, что ты родишь от него ребенка.
— Но почему? От других любовниц у него нет детей. Ни от Сервилии, ни от Муции, ни от Постумии, ни от Лоллии. И у его нынешней жены тоже нет детей. Ни одна из его жен не родила ему детей, кроме первой. Может быть, он не способен стать отцом?
— А может быть, он проявлял осторожность и не допускал этого, поскольку все названные женщины замужем? — Олимпий покачал головой. — Ты хочешь сказать, что ляжешь в постель этого отвратительного старого распутника? Какой ужас!
Он смотрел на меня, как строгий дядюшка-опекун на беспутную племянницу.
