— Здорово! Такой орешек вполне мог потянуть двенадцать кило!
— Считайте шестнадцать, приятель. Чистейшее золото. Во Франции такое золото стоит три франка грамм. Так что мой орешек стоил добрых пятьдесят тысяч франков…
— Арра! — воскликнул ирландец. — Было бы на что пить всю жизнь.
— И вот я иду себе и напеваю, когда из-за кустов раздается резкий голос и приказывает мне остановиться. Конечно, я и не подумал останавливаться. Я только зажал в руке револьвер и прибавил шагу. Внезапно раздается выстрел. Я почувствовал сильный удар в руку, в ту, в которой держал оружие, и мой револьвер выпал. Он был пробит пулей. И тут из зарослей выскакивает хорошо одетый верзила и становится прямо передо мной, а в руках у него двуствольный карабин, и из правого ствола еще вьется дымок. Стоит и смеется, подлец, до упаду и все смотрит на меня такими глазами, что меня начинает трясти. «Упрямец, — говорит он, — если бы вы меня послушали и остановились, и поделились со мной по-братски результатами вашей разведки, у вас бы теперь был револьвер. Кроме того, у вас была бы половина вашего золота. А теперь вам придется вывернуть карманы».
— И вы не сопротивлялись?
— Сопротивляться? Он пустил бы мне в голову пулю двенадцатого калибра и лишил бы меня удовольствия рассказать вам эту историю. Я подчинился немедленно, потому что этот джентльмен торопился. И он еще сказал мне с этаким дьявольским смешком: «Хорошо, дружок! Когда вы в другой раз повстречаетесь с Сэмом Смитом, помните, что его малейшие желания равносильны приказу». А я оробел, я просто обалдел, уверяю вас, и говорю: «Поверьте, ваша милость, я не знал, с кем имею дело». А он взорвался. «То есть как? — он говорит. — Неужели кто-нибудь смеет мне подражать здесь? Кто-нибудь без моего позволения взимает налог с рудников? Я один, запомни это хорошенько, я один и только я один плюю на вашу полицию и на ваш суд Линча. Если у меня есть конкурент, смело скажи мне, кто он, и я тебе клянусь, что сам учиню над ним суд Линча». А я говорю: «Нет, джентльмен! Просто я думал, что вы сейчас заняты где-то в других местах».
И тут он еще громче рассмеялся, забрал все, что я имел, оставив, впрочем, на земле щепотку золотого песку, свистнул своего коня, легко вскочил в седло и дал шпоры. На прощанье он мне сказал:
«Теперь я тебя знаю. Шесть месяцев тебя никто не тронет. Подбери эту мелочь — я ее оставляю тебе по доброте сердечной — и помни в другой раз, что со мной надо делиться». С этим он исчез, а я остался на месте, как дурак, и бесился.
— Есть от чего!
— Смелый парень, ничего не скажешь!
— Дьявол! Сам дьявол! И вы еще с ним столкнетесь.
— Посмотрим!
— Но что было дальше? Расскажите о второй встрече.
Рассказчик влил в себя огромную порцию спиртного, точно ему хотелось прогнать воспоминания об этом неприятном приключении, и продолжал:
— Как я уже имел честь сказать вам, вторая встреча произошла вчера утром, километрах в двух от водопада. Я возвращался с новой разведки. Она оказалась менее удачной, чем первая. У меня не было ни грамма золота в кармане, запасы продовольствия давно кончились, так что я подыхал от голода и еле волочил ноги. И вот я упал и скатился в овраг, — куда, кажется, не ступала нога человека. Падение было настолько тяжелым, что я потерял сознание и мысленно прощался навеки и с приисками, и с добрыми пирушками, какие я себе закатывал, когда приходила удача. И вдруг меня привело в чувство какое-то ощущение прохлады. Открываю глаза и, как бы сквозь туман, вижу высокого роста джентльмена в белом шлеме. И он ухмыляется. А лицо все обросло густейшей бородищей. Он положил мне на лоб тряпку, которую намочил в ближайшей луже, и энергично растирал мне все тело.
«Ну что, старина? — сказал он. — Ваше счастье, что я как раз в этом месте охотился на рябчиков. А то ведь смотрите, сколько здесь носится коршунов. Они бы вас исклевали живьем».
Я пробормотал несколько слов благодарности и жадно прильнул губами к фляжке кап-бренди, которую он мне поднес. И тут он говорит этак сердечно и весело:
«Ну вот, это молочко вас подкрепило! Теперь вы сможете добраться до прииска. У вас есть на что пообедать сегодня вечером?»
«Ни одного шиллинга, джентльмен!» — отвечаю я.
А он говорит:
«За этим дело не станет. Я при деньгах. Возьмите у меня и выпейте за мое здоровье».
И тут он вынимает из патронташа небольшой кожаный мешочек, достает из него алмаз величиной с орешек, кладет мне в руку, подбирает свое ружье и в тот же миг исчезает. Я даже не успел его поблагодарить.
— А алмаз? — закричали со всех сторон.
— Да вот мы сейчас его и пропиваем, джентльмены!
— И это опять был Сэм Смит? Да?
Громкое «ура» помешало услышать ответ. Это дуэлянты заняли места. Их разделяло двадцать пять метров, строго отмеренных секундантами.
В это время в палатку вошел новый посетитель. Это был человек среднего роста. Он был оборван, на лице его лежали следы недавно перенесенных испытаний. Незнакомец сел на один из многих освободившихся стульев, поставил локти на залитый вином стол, обхватил голову руками и застыл в неподвижности, точно пригвожденный к месту усталостью или болезнью. Однако начало дуэли сопровождалось таким шумом, что его появления никто и не заметил.
Американец Дик принял несколько капель нашатыря, и это его протрезвило. Теперь он твердо занял позицию, осмотрел свой револьвер и ждал сигнала. А на другом конце стоял бесстрашный француз с навахой в руке.
Воцарилась тишина, было слышно, как прерывисто дышат несколько наиболее впечатлительных зрителей.
— Угодно вам начать? — холодно сказал француз, кладя свой длинный нож плашмя на ладонь, острием в сторону локтя.
— All right! 26 — ответил американец.
Секунданты быстро отошли в сторону. Один из них, соблюдая правильные интервалы, хлопнул в ладоши три раза.
Дик поднял револьвер и выстрелил. Мгновенно послышался грохот, звон и треск битой посуды и веселый смех француза.
— Вы взяли выше на целый фут, мастер Дик! — сказал он насмешливо. — Ваша пуля попала в бутылки.
Со всех сторон послышались возгласы «браво» и «тише». Дик глубоко вздохнул, тщательно прицелился и нажал собачку второй раз. Он побледнел, когда увидел сквозь рассеявшийся дым, что его противник стоит на месте и смеется пуще прежнего.
— Да этак вы все перебьете… Кроме моей головы, конечно. Вот вы уже наколотили долларов на двадцать, не считая моей шляпы, в которой вы сделали дырочку. Но это не важно! Одной дыркой больше, одной меньше — какое это имеет значение? Но берегитесь, теперь вам остается всего один выстрел. А моя наваха остра, как иголка.
Человек, который сидел за столом, обхватив голову руками, вздрогнул, услышав этот издевательский голос.
Американец был бледен, как полотно, но жилы на его бычьей шее вздулись и стали похожи на веревки. Он крепко выругался, выплюнул весь свой жевательный табак и два раза сильно топнул ногой. Сделав последнее и энергичное усилие, чтобы взять себя в руки, он быстро опустил револьвер, снова медленно взвел его, выискивая точку прицела снизу вверх. Все это он делал с медлительностью, которая должна была обеспечить меткость выстрела и одновременно усилить тревогу противника. Рука на секунду застыла, затем курок стал опускаться, и прогремел выстрел. Француз зарычал, сделал резкое движение и упал, и многие решили даже, что он смертельно ранен; затем сверкнула молния и послышался резкий свист.
Глухой рев, точно идущий из глотки медведя, вырвался у американца. Вскинув руками, он грохнулся наземь, обливаясь кровью, и забился в судорогах. Наваха, пущенная недрогнувшей рукой его противника, попала в горло, рассекла кадык и прошла насквозь.
Победитель этого свирепого поединка встал и с гордостью дал всем осмотреть царапину, которую у него на голове оставила пуля американца.
— Как говорится, ежели бы да кабы… Ежели бы мастер Дик взял на один сантиметр ниже, то копытами кверху лежал бы теперь я. Но я потерял клок волос и отделался царапиной.
