Возможно, самым сложным партнером в медленном танце демократии были интересы бизнеса. Отчасти этому способствовала традиция Демократической партии. Лидеры американского бизнеса всегда хотели взять на себя вину за крах 1929 года и последовавшую затем Депрессию, и во времена Рузвельта и Трумэна богатство демократов стало предметом регулярных публичных разоблачений как «преступников с большими доходами», чья жадность и незаконные действия привели американский народ к бедности. В 50-х годах это уже не имело смысла. К добру или нет, но то, что Рузвельт назвал «американской системой дохода», выжило (отчасти благодаря его собственной политике), корпорации вновь обрели уверенность в себе и большую часть своего влияния, и теперь задачей правительства США было убедиться, что система работает с наиболее возможной выгодой. Эдлей Стивенсон был первым национальным демократическим лидером, попытавшимся пойти на сближение с большим бизнесом, и неудивительно, что Кеннеди, который своим высоким положением был обязан отцу-бизнесмену, был готов двинуть это большое дело дальше. Одним из его первых действий в качестве президента было предложение направить значительные «инвестиционные кредиты» туда, где модернизировались заводы или строились новые предприятия. Эти суммы могли не облагаться налогом. Этот проект был одним из президентских планов, чтобы сделать экономику США полностью конкурентоспособной на мировом рынке, и он ожидал, что люди бизнеса останутся довольны. Ни один президент-республиканец не осмелился бы столь открыто благоволить к интересам бизнеса.
Ответом в лучшем случае было недовольство. Кеннеди не следовало ожидать чего-то иного. Американские финансисты, промышленники и торговцы, вопреки своим претензиям, оказались удивительно глухи к политике. По большей части очень консервативные, они судили обо всем сквозь призму идеологии (которая оборачивалась любой несусветностью, о чем на неделе разглагольствовал «Уолл-Стрит Джорнэл»), и плохо понимали мотивы и действия других людей. Непоколебимо убежденные в своей правоте и способности, они не умели осознать свои время от времени проявляющиеся жадность и коррумпированность, как и у других смертных. Прекрасно разбираясь в своих делах, они не могли вот так просто понять, что существует и другой мир: они ошибались лишь отчасти. Они издавна питали предубеждение к искренним принципам. В 1961 году это означало, что к Кеннеди они отнеслись подозрительно, и их реакцией на инвестицию кредитов были два крайних вопроса: почему он не сделал для них больше и почему он вообще что-то для них сделал. Они были психологически неспособны поверить, что демократы могут дать им что-то хорошее, а республиканцы — сделать что-то плохое, хотя частичное предупреждение президента Эйзенхауэра против создания военно-промышленного комплекса было самым памятным из всего им сказанного, а Кеннеди, стараясь уменьшить налоги в бизнесе, открыто продолжил направление политики Эйзенхауэра.
Не каждый бизнесмен был столь туп, и, кроме того, мир бизнеса был очень разделен: интересы большого бизнеса и малого, например, не были одинаковы, и отдельные люди и компании быстро осознали политику администрации. Но если бы Кеннеди установил удовлетворяющее обе стороны партнерство с бизнесом (он хотел бы, чтобы в этом появилась и третья сторона — организованный труд), ему бы пришлось непрерывно с этим работать, причем с гораздо большей, чем обычно, энергией и самоотдачей.
Кризис определился весной 1962 года в сталелитейной промышленности США. На экономическую политику Кеннеди оказывали влияние разные факторы. Самым важным был баланс между оплатой и расходом золота. Благодаря системе Бреттона Вудса доллар приближался к золотому номиналу и был главной стабилизирующей силой в мировой торговле: не причинило вреда то, что в 1945 году Соединенные Штаты находились в позиции подавляющего экономического превосходства; но с оживлением других торговых стран увеличением потока золота на оплату усилий Америки в «холодной войне» эта позиция опасно ослабла. Кеннеди не собирался урезывать средства на национальную безопасность, в которую он включал свои программы иностранной помощи (такие, как «Альянс за прогресс); альтернативой была стабилизация внутренней экономики через удержание низких цен, что восстанавливало международную конкурентоспособность Соединенных Штатов: не было вреда в том, что эта политика была также антиинфляционной. Одним из последствий этого было то, что он и его советники уделяли пристальное внимание сталелитейной промышленности, так как в то время повышение цен на сталь быстро повлекло за собой рост цен на все остальное.
Трехлетние соглашения по заработной плате в индустрии появились вследствие подъема цен в 1962 году, и Кеннеди использовал все свое влияние и связи с профсоюзами, чтобы снизить требования по зарплате до минимума. В свою очередь, благодаря такому ограничению, он ожидал, что крупные сталелитейные компании поглотят небольшие добавки в деке, появившиеся в результате их роста, и откажутся поднимать цену на свой продукт. Общим аргументом было то, что это могло помочь стабилизации экономики, но непосредственный довод утверждал, что удержание низких цеп побудит к экономической активности: будет продано больше стали, а компании получат большую прибыль. Это было прежде всего политикой администрации, которая ее демонстрировала в течение месяцев. Именно в свете этого следует рассматривать то, что Союз сталелитейщиков принял ограничение по зарплате, а Кеннеди считал, что он заключил джентльменское соглашение с компаниями, чтобы продолжать придерживаться своей политики.
И он был разгневан, когда президент сталелитейной промышленности Роджер Блау, посетив Белый дом 10 апреля 1962 года, четыре дня спустя после урегулирования вопроса о зарплате сказал, что он поднимет цену на сталь своей компании на шесть долларов за тонну. Блау не было необходимости говорить, что так как «Биг Стил» являлась главной силой в промышленности, то остальные сталелитейные компании немедленно последуют ее примеру. Кеннеди зримо не показал всей силы своего гнева по отношению к Блау, сказав ему только, что он совершает ошибку, но Артур Голбдерг, министр труда, чья умелая дипломатия внушила веру в то, что договор по зарплате будет сохранен, открыто сказал, что это была уловка[158]. Он и президент лицом к лицу столкнулись с надвигающимся провалом стабилизации экономики, вновь возникшей угрозой балансу оплаты и, что хуже всего, подрывом авторитета президента: если позволить неповиновение сталелитейной промышленности США, то ни один союз или корпорация больше никогда снова не воспримут Кеннеди всерьез.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
