Мы сидели в моем заднем дворе на перилах крыльца. Они у меня из лиственницы, им лет двадцать, еще отец делал перед самой своей смертью, черные уже все, но крепкие. Не то, что Мея - Баца выдерживают и не скрипнут. Я после смерти мамы многое в доме выбросил, поменял, стены все до кирпича ободрал и заново отделал, окна заказал из металлопластика. А перила эти не тронул. Там на второй колонне справа от двери ножиком перочинным вырезано: "Люблю вас. Не грусти. Я рядом". Надпись сделана на внутренней стороне лиственного бревнышка, я долго не знал о ее существовании. А как-то после смерти мамы напился от горя, от обиды, что один остался, и нет у меня никого больше в целом мире. Уселся на порог рядом с дверью, обнял столб этот и рыдал, наверное, целый час. Вот тогда пальцами слова эти и нащупал. Увидеть их никак нельзя - столбики толстые, стоят так близко друг к другу, что меж ними не заглянуть. "Прочитал" я наощупь. Знала ли мама об этих словах? Думаю, да - границы букв гладкие, почти стерты, будто кто-то, как я, часто к ним прикасался. Те долгих шестнадцать лет, что она ждала встречи с ним. Ждала, пока я вырасту, встану на ноги. Воспитывала, давала образование, смотрела, как я мужаю, плакала долгими ночами, пока я гулял с девчонками, боялась всего на свете, что может со мной произойти, но не выговаривала мне за поздние возвращения. Я как-то спросил, почему, она ответила: "Мои страхи, это мои страхи. Как могу, борюсь с ними. Это же эгоизм - заставлять тебя делать что-то, потому что так будет легче мне". Это было весной, я учился на втором курсе. Летом не поехал на море к бабушке - пошел грузчиком на рынок, чтобы провести в наш дом телефон. И с тех пор, если не мог позвонить домой и предупредить - отменял все и спешил к матери.
Мама умерла в несколько дней - сначала отказали почки, а потом сердце. Врачи оказались бессильны. Бывают случаи, когда человека держит на земле долг. А когда он исполнен, конец наступает быстро.
Кажется, уходя, мама была счастлива. "Люблю вас. Не грусти. Я рядом". Когда я нашел эту надпись, то понял это...
- Если у Игоря все всерьез, я боюсь за него, - я очнулся от раздумий, чтобы сказать это.
Мей пожал плечами.
- А ты уверен, что видел правильно? А меня ты видел? Может, мы выглядим так же, как та девчонка.
Я вспомнил, как мы удирали от призрака в общаговском коридоре, и как Мей показался мне серым размытым пятном, почти скрытым за сияющим голубым щитом - Бацем. Может, он прав? Я повернул голову и постарался увидеть своего друга тем самым боковым зрением. Ничего не получилось.
- Не получается.
- У меня тоже, - Колян немного погримасничал, пытаясь повторить мою попытку, - я вообще сбоку ни черта не могу разглядеть. Наверное, это как с третьим глазом - поначалу он открывается совсем чуть-чуть и ненадолго, а потом - все чаще и чаще. Может, и у нас так будет?
- Если доживем...
Мы помолчали - что тут скажешь? А потом пошли за пивом. Времени, конечно, было уже много. Но нет такого угла в России, где нельзя купить пару пива в любой час ночи или дня. Ну, если, конечно, в этом углу живет хотя бы один мужик.
Глава 18. Очередь Боба.
Не пинайте саксофониста...
Я вышел на свет Божий только к обеду - хорошо, что сегодня никаких пар в расписании у меня не стояло, и можно было спокойно выспаться. Морозец с утра прихватил лужи, на мертвых клумбах сквозь окурки и желтые пучки погибших цветов блестели, как лакированные, комья грязи. Солнечные блики играли в пятнашки на их поверхности. За ночь в углы зданий и бордюров намело холмики сухой белой крошки - слабое напоминание о том, что на дворе стоит зима. В этом году она выдалась теплой, температура и в январе болталась где-то между -3 и +3 по Цельсию. Но хоть дожди шли редко - и на том спасибо.
Я собирался идти за пивом: после двух дней пьянки дома у Ивана у меня в кармане оставалось рублей пятьсот, и часть этой суммы необходимо было срочно перевести в жидкую валюту.
Я миновал общаговскую вахту, спросив, не возвращался ли Бац. С тех пор, как они с той девушкой вместе вышли из кафе, известий о нем не было. Вахтерша сочувственно покачала головой.
- А может, он у девушки какой? - участливо поинтересовалась она.
- Того и боимся... - пробормотал я под нос.
Русские говорят, в ногах правды нет. Раньше я всегда удивлялся - а что, в заднице есть? Но сейчас понял - это именно так. Едва я прошел пару метров по обледенелому асфальту, как голова закружилось, и пришлось присесть на лавочку.
Кстати, в этой стране я сделал своего рода открытие. По представлениям индийцев жизнь на Земле развивается, поочередно минуя четыре эпохи: Сатьяюга, Двапараюга, Третаюга, Калиюга. Последняя - эра смерти, время кровавой богини Кали. Но у русских есть эра похуже - Похмелюга. Слава Богу, она короткая и ее несложно перевести в банальный запой. Сейчас посижу немного и пойду переводить.
Рядом на лавке сидел мой знакомый еще по прошлому приезду - марокканец Басам, оливковокожий красавчик, любимец женщин и известный второгодник, уже дважды уходивший в академический отпуск. Басам был одет по сезону: в толстый кожаный тулуп мехом внутрь, в огромную ушанку, подвязанную шерстяным шарфом, в брюки, под которыми легко угадывались несколько слоев трико и теплых подштанников. Костюм полярника дополняли сапоги, сильно смахивавшие на унты - где он их раздобыл в этих южных широтах?! И рукавицы толстые, как у космонавтов. Из-под отстегнутого козырька ушанки марокканец подозрительно следил за кружащейся в воздухе ледяной пылью.
- Привет, - сказал я.
- Одеваться надо - это вам не Африка... - в ответ пробормотал Басам, делая сильные ударения в словах, и вытер нос свиной кожей перчатки. - Один марокканец вот так не оделся, простыл и умер.
- Где? У нас в университете?
- Нет. Вообще умер. В принципе.
Я покивал - еще бы, как не простыть при двух градусах ниже нуля принципиальному марокканцу!
- Вова, - Басам критически осмотрел мою синтипоновую куртку, шапку-"пидорку" и кроссовки, - твоя мама не зарадуется, если ты домой вернешься и там сдохнешь.
- Из-за простуд? Или в принципе? - Поинтересовался я.
- Зря шутишь, один знакомый марокканец...
- Тот же?..
- Нет, другой. Он так же шутил, а потом пожил с русскими и заболел нехорошей болезнью. До сих пор лечится.
На это мне ответить было нечего. Басам помолчал еще немного, а потом подытожил:
- Сдохнуть можно в это общежитие.
- Не в это, - поправил я, - в этом.
- Да в любом их общежитие сдохнуть можно! Один парень вон подраться хотел, а потом упал и сдох. Правда, он русский.
- Как сдох? У него же припадок был, его в больницу увезли, - я догадался, что Басам говорит о том задире, который едва не начистил морду Бацу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
