– Ну, это уж не его забота, – хмыкнул штурман.
– Как сказать, как сказать… Вполне может статься, что нынешний Верховный жрец, как и я, понимает, что вы – отнюдь не ангелы, сошедшие с небес.
– Мы-то действительно сошедшие с небес, – поспешил заверить Ральф Карлсон.
– Может, и так, – не стал ввязываться в спор мудрец. – Но только мне до того дела нет. А вот ему есть. Я лишь могу утверждать, что вы совсем иной породы, нежели жители наших мест. Но что мне с того? Вы, несомненно, люди. Полагаю, вы прибыли сюда, чтобы помочь тому, кого здесь все кличут Даниилом. Иначе с чего бы вам лететь пред его колонной, словно вы и впрямь птицы небесные?
Ральф Карлсон обиженно хмыкнул. Честно говоря, он ожидал куда большего интереса от аборигенов к своей персоне. В конце концов вряд ли кто-то из местных чародеев мог летать так же, как они. Однако старец то ли не хотел понимать этого, то ли попросту игнорировал столь необычное в этом мире явление.
«А еще летописец, – с досадой подумал он. – Разве может летописец быть таким нелюбопытным?» Ральф даже лепешку отложил от досады.
– Да вы ешьте, пейте, – улыбнулся историограф. – К чему этот гнев? Есть то, что я могу о вас сказать и без ваших слов. И есть то, о чем вы мне рассказать не можете. Не ведаю, почему не можете. Что ж, то – ваше право. Зачем же мне выслушивать напраслину, которую вам придется о себе наплести, дабы утолить мой нескромный интерес.
– Верно, – усмехнулся штурман. – Но в любом случае ты прав в том, что сказал про жреца Мардука.
– Верховного жреца, – поправил Амердат.
– Согласен, – кивнул Андрей Сермягин. – Так вот с ним нам водить знакомство недосуг, а следовательно, надо выбираться из города.
– Это верно, – подтвердил звездочет. – Сейчас как раз Удачный момент: войско покидает Вавилон. В армии множество наемников из чужестранных земель.
Он коснулся длинными сухими пальцами светлых волос штурмана.
– Это можно перекрасить. С глазами будет тяжелее. Впрочем, – Амердат помедлил, задумавшись, – полагаю, держаться в седле вы умеете не хуже, чем летать в небе.
– Ну, я бы на этом утверждении не настаивал, – почесав затылок, заявил швед.
– Очень жаль, но другого способа я не вижу. С земли Амуру, что на берегу Закатного моря, прибыл к Валтасару отряд всадников. Поверх доспехов они носят длинные черные плащи, их голова обернута черной же накидкой так, что и лица не видно. В пустыне, где они живут, много солнца, и ветер всегда несет раскаленный песок. Так что любая иная одежда кажется там неуместной. Я добуду для вас коней, оружие, такие вот плащи, а дальше уж… Да пребудет с вами Хранитель рода людского.
Все утро Иезекия бен Эзра был на ногах: армия покидала город, а стало быть, в лавке у ворот Иштар было самое горячее время продаж. Амулеты, защищающие от мечей и стрел, конская сбруя, наконечники копий и тетивы для луков, вино и пиво – все это по любой цене и любого качества раскупалось сейчас с той скоростью, с какой ветер сметает случайные облака с ясного неба. Особенно хорошо покупали дикари с дальнего пограничья, впервые в жизни увидевшие большой город и не знавшие его нравов. Потирая руки, Иезекия командовал слугами, веля нести на улицу новый и новый товар. Здесь торговля шла куда бойчее, лучше, нежели в лавке. Но когда вдали на улице показался кортеж скифских всадников, сопровождавших царевича Даниила, Иезекия поспешил скрыться в доме, не желая встречаться с ним глазами. Царский советник, проезжая, тоже отвернул голову от желанного порога, гоня прочь воспоминания, но этого хозяин лавки не видел. На внезапно ослабевших ногах он прошел на женскую половину, где взаперти сидела его дочь Сусанна, его нежный цветок, выросший на каменистой бесплодной почве Вавилона.
«Как она могла, о боже?! Как она могла?! – Вечером, ближе к ночи, Иезекия пытался объясниться с дочерью, но та, вопреки очевидности, отрицала все с упорством, полным гордыни. – Сердце мое разорвано, и дух вопиет, – проходя коридором шептал себе под нос убитый горем отец. – Господь великий! Господь всеблагий! Уврачуй раны мои, осуши слезы глаз моих. Верую в тебя, ибо…» Иезекия замер на месте. У самой двери комнаты Сусанны лежал небольшой камень, которым обычно подпиралась дверь, когда возникало желание проветрить спальню. Из-под камня призывно торчал кусочек пергамента. Хозяин лавки оглянулся, точно опасаясь кого-то в своем доме, и, наклонившись, выдернул согнутый пополам клочок выбеленной кожи.
«Сегодня ночью, как обычно, – гласил текст. – Все будет так, как ты просила, лишь будь по-прежнему нежна со мной».
Иезекия задохнулся от гнева и уже занес руку, чтобы распахнуть дверь лживой дочери, но остановился и, сделав несколько глубоких вдохов, опустил кулак. «Нет уж, – пробормотал он себе под нос, – негодная снова примется рыдать, рвать на себе волосы, одежду, утверждать, что ни в чем не виновна. Я выслежу ее, и тогда и ей, и ее любовнику не отвертеться. Она покрыла седины мои позором. Так не будет же лукавой змее снисхождения! Я застигну ее! – Он гневно дернул себя за бороду, точно намереваясь вырвать ее из подбородка. – Такое преступление заслуживает кары!»
Валтасар пристально глянул в бледное лицо советника:
– Ты нездоров, Даниил?
– Да, мой государь, – вздохнул Намму. – Вид людей, гонимых на убой, вызывает печаль и скорбь в сердце моем.
– Все это храбрецы, горящие желанием победить врага, – нахмурился царь. – Все они таковы, ибо такими надлежит быть воинам.
– Вон тот прихрамывает, – кивнул в сторону идущего советник Валтасара. – Может быть, он сбил ногу, а может, старая рана. А вон тот, – Даниил указал на другого, – идет, точно приклеив улыбку на лицо. Возможно, дома его ждет молодая жена, или, наоборот, старый отец с матерью. Навряд эти храбрецы желают идти в неведомую для них Лидию, чтобы покарать мятежников, до которых им нет никакого дела.
– Эй, ты и ты. – Валтасар жестом остановил проходивший мимо отряд. – Приблизьтесь ко мне! – Указанные солдаты бросились к государю, не заставляя его повторять дважды свой приказ. – Готовы ли вы погибнуть за своего царя?
– Да, государь! – в один голос рявкнули вопрошаемые.
– Вот видишь? – Валтасар повернулся к Намму.
– Хотите ли вы жить? – негромко задал свой вопрос Даниил.
– Да, – неуверенно протянули солдаты, по виду – новобранцы.
– А умереть? – Он сделал знак командиру своих телохранителей, и тот до половины обнажил отточенный акинак [26]. Лица солдат приняли удивленно-испуганное выражение.
– Не-ет.
– В строй! – поморщившись, скомандовал Валтасар. Его бойцы, забыв о бедах душевных и физических, опрометью бросились занять места среди товарищей.
– Война дарит гордость и богатство правителям. Для всех остальных – это кровь и слезы.
Валтасар бросил гневный взгляд на того, кого почтил высоким доверием.
– Не ты ли говорил, что время наступает? – насмешливо заговорил он. – Теперь же, когда оно наступило, ты стенаешь, точно раненый мул.
– Всякая тварь божья стенает, будучи раненой, – парировал Даниил. – О том же, что время наступает, не я сказал тебе. Мои уста лишь донесли сказанное Господом до ушей твоих.
– Зачем ты пререкаешься со мною, Даниил? – Щека Валтасара невольно дернулась. – Уж не знаю, сам ли ты труслив, или таков бог твой, коль внушает тебе подобные мысли. Но не затем я велел тебе сопровождать меня в походе, чтобы сеял ты уныние и скрежетом зубовным пугал смертных.
– Я и сам смертен, мой государь. И как всякий иной, страшусь гибели. Но бог… Что я могу сказать о боге? – пропуская мимо ушей обвинение в трусости, проговорил Даниил. – Что может капля сказать о море? Быть может, ничего, ибо нет таких слов, чтобы маленькой капле передать бескрайнее величие моря. А может быть, все, ибо нет во всей влаге морской того, чего бы не было в единой капле? Так и бог есть в каждом человеке, будь то царь или последний обозник твоей армии. В кого ты мечешь стрелы, Валтасар? Как разобьешь ты сосуд жизни людской, не повредив самой жизни? Я здесь, ибо такова воля твоя, о царь. Но скажи, когда б не было на то воли божьей, говорили бы сейчас мы с тобой? Я не бог, я лишь человек. Я гневаюсь, видя несовершенство этого мира, и плачу, когда мне больно. Но помни, Валтасар, о маленькой капельке, в которой заключено все море. Что, если божий гнев, порожденный смехотворностью земного величия, обрушится на головы безумцев и сметет противящихся его воле с лица земли? И самая высокая гора скроется под водой, когда все эти капельки изольются на нее!
– Я ждал от тебя другого, – сухо вымолвил Валтасар, пришпоривая коня. – Я призову тебя, когда сочту нужным.
Гаумата шел по длинной галерее, пристально вглядываясь в глаза чужестранцев, длинной чередой выстроенных здесь, точно на продажу.
– Отпустить, – проходя мимо очередного иноземца, говорил он. – Отпустить. Отпустить.
