его не было на открытии.
В этот год лидировал фильм «Старухи». Это была первая картина режиссера Гены Сидорова. Фильм получил приз за дебют и главный приз за режиссуру.
Гену Сидорова я знала и прежде, но не догадывалась, что в глубине этого смешного и простоватого парня прячется такой светлый талант.
Содержание фильма: глухая деревня. В ней живут восемь брошенных старух. Может, шесть. Все матерятся открытым текстом. В деревню из горячей точки приезжает семья таджиков. Таджики начинают возрождать забытый угол. Строят электростанцию своими руками. В деревне появляется свет. Рождается ребенок.
Общий пафос фильма: слияние двух культур и двух религий обогащает людей. И даже спасает. Гена Сидоров сумел донести глубокую и очень своевременную мысль.
В конце фильма раздается музыка. Танцует юная таджичка, почти девочка. Зал рыдает.
Приз за лучшую мужскую роль второго плана получил Ваня-дурачок. Его играет артист-даун, приглашенный из театра «Простодушные». Этого артиста зовут Коля. Он из профессорской семьи. Отец и мать – интеллектуалы, влюбленные в своего больного мальчика. Они не стали рожать второго ребенка, а все свои силы вложили в этого. И многого достигли.
На закрытии фестиваля Коля вышел на сцену в белой рубашке под галстук, стройный, двадцатилетний. Он произнес тронную речь. Всё как в Голливуде: поблагодарил родителей, режиссера, группу. Зал слушал замерев. Родители Коли находились в зале, преисполненные гордости. Коля был вполне продвинут, но все-таки видно, что даун. Неправильно собранный человек. Лишняя хромосома. Язык плохо помещался во рту, поэтому речь была невнятна. Но понять можно. И можно понять, сколько труда за всем этим стоит и сколько невидимых миру слез.
Коле вручили приз. Он поблагодарил и ловко спустился со сцены.
Гена Сидоров умер рано. Природа использовала его на полную катушку и потеряла к нему интерес.
Во время фестиваля ко мне подошла Лия Ахеджакова – смешная и маленькая. Подняв свое личико, она проговорила:
– Старше нас только молодогвардейки.
Имелось в виду: Инна Макарова и Нонна Мордюкова.
Сейчас уже нет и их. Поколение тихо уходит, уступая место следующему. На фестивале появились новые актриски-стрекозки. Я с интересом и без ревности наблюдала за своей сменой. «Здравствуй, племя младое, незнакомое». Вперед я не лезла, на банкетах не тусовалась. Смотрела на происходящее спокойно и хмуро, как старая собака смотрит на молодняк.
Однажды возле лифта я столкнулась с молоденькой актрисой, дочерью знаменитого барда. Она была такая хрупкая, что хотелось взять ее и приподнять. Я, естественно, этого не сделала. Просто ждала лифт. И вдруг эта девушка проговорила, глядя в пол:
– Вы мой самый любимый автор. Если бы мне сказали, что сегодня я вас увижу, я бы не поверила…
О! Как своевременно были сказаны эти бесхитростные слова. Они были произнесены молодым, новым человеком на ярмарке тщеславия. Значит, я еще есть. «Я царь еще», а не старый пыльный тапок, который пора задвинуть под диван.
Подошел лифт. Я в него не вошла. Пропустила девушку. Мне надо было побыть одной. Пережить легкий стресс. Радость – это тоже стресс.
Последний просмотр кончился поздно. Я шла по своему этажу и вдруг увидела Ираклия с Тамарой. Он воровато заталкивал ее в свой номер.
«Кобель, – подумала я. – А Тамара – дура».
Если бы можно было войти в номер Ираклия и сказать Тамаре: «Иди домой…»
Можно-то можно, но меня никто не спрашивал.
На другое утро во время завтрака я подсела к Ираклию. Он смотрел на меня невинным взором.
– Ей двадцать, а тебе шестьдесят, – сказала я.
– Ну и что?
– Тамара не может найти ровесника?
– Может. Но она сказала, что ей с ровесниками скучно. Они все козлы.
– А с тобой не скучно?
– Нет. Со мной интересно.
– Ты испортишь ей жизнь.
– Почему это?
– Потому что ей после тебя со всеми будет неинтересно.
– Что в этом плохого?
– То, что ты поматросишь и бросишь. У тебя Нана.
– Нана – это небо. А Тамара – фейерверк на ночном небе.
– Слова, слова… – сказала я. – А у девочки жизнь.
Ираклий выпил кофе и поднялся из-за стола. Впереди у него расстилался длинный радостный день. Обретя Тамару, он перечеркнул сорок лет, которые их разделяли, и теперь стал молодым и бессмертным.
На закрытии фестиваля Ираклий и Тамара сидели врозь. Ираклий в восьмом ряду партера, а Тамара у черта на куличках.
Время от времени Ираклий оглядывался и искал ее глазами. Скучал, но прятал. Боялся, что его засекут и донесут Нане. Измена дойдет до жены, а это должно оставаться под грифом секретности, потому что Нана – небо, а Тамара – фейерверк. Взлетит в вышину, рассыплется искрами и устремится вниз, истаивая по дороге. И нет ничего.
Вернувшись в Москву, Ираклий неожиданно почувствовал себя как чеховский Гуров из «Дамы с собачкой». Он стал звонить ей по телефону, маяться. Появилась потребность говорить о ней, кому-то рассказывать. Но кому? Не хватает, чтобы дошло до Наны.
Ираклий набрал себе учеников на режиссерских курсах, но государство платило копейки. Смысл курсов – общение с молодыми. Это немало. Серьезная душевная подпитка. Черпаешь энергию из нового поколения. Все равно что пьешь чистую воду из хрустального источника.
Ираклия не оставляла мысль: повидать Тамару. Слетать в Сочи на выходные, как это сделал Гуров. Но Тамара облегчила задачу: она сказала, что прилетит сама. И прилетела.
Ираклий встретил ее в аэропорту и привез в свою московскую квартиру. Квартира была большая, но захламленная. Книги почему-то лежали на полу, в углах. На кухне тек кран. Тяжелая капля равномерно стучала об раковину.
– У тебя кран течет, – заметила Тамара.
– А это всегда, – ответил Ираклий. – Где бы я ни жил, у меня везде течет кран. Даже не знаю почему.
– А я знаю.
– Почему?
– Стерлись прокладки. Надо заменить.
– Ну, это целый геморрой, – отмахнулся Ираклий. Он не выносил хозяйственных проблем.
На другой день Тамара вышла из дома, нашла хозяйственный магазин и купила резиновые прокладки, пассатижи и разводной ключ.
Она заменила все стершиеся прокладки, и, когда Ираклий вернулся с работы, сразу почувствовал перемену. Кран молчал. Тишина была непривычной и напрягала. Чего-то не хватало.
Тамара больше не сворачивала волосы в наушники. Откидывала со лба и собирала в тяжелый хвост. Предлагала миру свое молодое, чистое лицо, безо всякой косметики. Единственное украшение – счастье, которое светилось в ее глазах и играло в уголках губ. «Чему она так радуется?» – удивлялся Ираклий.
Их любовь была совершенно бесперспективной. На второй чаше весов: Нана, сын Миша, внук Патрик, двадцать пять общих прожитых лет, привычка,
