Но с другой стороны, народ и в таких небольших городах, как Вичуга, скотину во дворах держит, парным молоком перед выходом на работу балуется, — значит, и они с Катей сумеют держать…
Что-то горячее возникло в висках, расстроило Куликова: это ведь его родная земля… Здесь он родился. Здесь родина его. А что Вичуга? Чужой городок, хотя и ивановский. Красивый, церкви есть, уютный… Куликов совсем не думал, не предполагал, что в нем может возникнуть протестующее чувство, настраивающее против города, переселение в который он уже обсудил с женой и всё решил — вроде бы решил… Они вдвоем решили, если начистоту, гвоздь уже забили, планы кое-какие построили и — на тебе, такой кривоногий порядок! Будто нечистая сила над головой пронеслась. Не проморгаться…
Земля башевская, привычная и в большинстве своем одноцветная, — в ней все приелось настолько и слилось в один земной цвет, коричневый с серым, что Куликов других цветов уже не различал, ему это и не надо было, потребность отсутствовала совсем, вот ведь, — он любил эту землю таковой, какой ее видел, воспринимал…
…С левой стороны, из дальнего леска, в который башевцы раньше любили ходить за белыми грибами, но сейчас перестали, поскольку там появились волки, на поля наползал клочковатый, какой-то синюшный туман, будто дым от пожара военной поры, шевелился недобро, слизывал на земле бугры, ломины, вообще всякую кривизну, опухоли и неровности.
Справа тоже что-то шевелилось, какая-то полосатая белая мга, совершенно неземная, на фоне ее растопыривали свои колючие ветки приземистые яблоньки-дички, — семена их принесли на лапах птицы, и яблони не только проросли, но и образовали целую лесопосадку, умело задерживавшую в зимнюю пору снег, с дальней, уползающей вниз, под бугор стороны, лесопосадку подпирали мелкие кислые груши, такие же, как и яблоньки, дикие. Деревенские женщины научились бросать небольшие продолговатые, своей кислиной рождающие в глазах слезы плоды в квас — получался очень забористый напиток.
Куликов выкопал две таких диких грушки и пересадил себе в огород — специально для кваса. Квас Екатерина Дмитриевна готовила умело, он был способен возрождать в усталом теле силы, когда сил этих совсем не было, Куликов испытал воздействие Катиного кваса на себе. Испытание прошло на "пять", хотя заменить квасом водку он не был готов — слишком уж неравные блюда, квас и водка…
Земля здешняя, которую сейчас собирался накрыть густой туман, и делает это спешно, словно бы где-то нарисовалась угроза и земле этой, и её верности человеку, — многие годы, даже столетия, не говоря уже о десятилетиях, кормила она род, фамилию Куликовых, прибирала тех, кто помирал, на могилах разжигала разноцветье маков, петушков, кипрея, кукушкиных сумок, даже саранки иногда расцветали по-царски ярко и душисто…
Хотя Куликову хотелось, чтобы на родных могилах вольно чувствовал себя царь цветов — ландыш.
Но ландыш, даже пересаженный из-под какой-нибудь сизой молодой ёлки, затухал в тесноте и плотных сплетениях других цветов, такого соседства не выдерживал. Погибал королевский цветок…
Неужели все это придется бросить — ведь если они с Катей переместятся в Вичугу, то и за могилами некому будет ухаживать, не говоря о самом простом — на родительскую субботу навещать их?
Вопрос этот — на засыпку.
Как ни обдумывай это, как ни крути, ответ вытанцовывается один — в Башеве ему делать все-таки уже нечего. Неужели после того, как он шесть с лишним лет тянул на своих плечах колхоз, задыхался, потел, страдал, болел, не спал ночами, но вытягивал башев-ское хозяйство, добивался хороших результатов, ему, идти работать скотником, дояром, пастухом или прицепщиком на трактор?
Вряд ли из него получится хороший дояр или прицепщик. Председателем он был хорошим, вертелся умело, а вот дояром… Нет, об этом даже думать не стоит. И вообще, хватит заморачиваться! Вперед в Вичугу и только в нее, в город этот дивный, а там видно будет…
В Вичуге бывшему пулеметчику и землю выделили, и с председателем совета ветеранов познакомили, и с материалами для дома помогли. Дом будет настоящий, большой — летать можно по комнатам, в отличие от некоторых тесных халуп размером три шага на четыре. Толковые люди жили в старинном городе, хорошие — побольше бы таких в стране нашей.
И Куликов напрягся, сосредоточился так, что в голове начал раздаваться громкий звон взволнованной крови — ну будто спортсмен перед тяжелыми соревнованиями, купил два топора, чтобы было чем тюкать, насадил на топорища, наточил и принялся за дело.
Работал споро. Хотелось бы до осени, до непогоды, которая придет вместе с осенью, с нудными затяжными дождями и не отпустит ни на один день до самого снега, въехать в свой дом.
К двум топорам, приобретенным весною, прикупил еще один — слишком уж быстро стачивались лезвия, тупели во время рабочего дня, не выдерживали нагрузки, вечером, собрав в кучку остатки сил, которых хватало ровно настолько, чтобы растянуться на жестком топчане, сколоченном из обрезков половых досок, и уснуть, он точил топоры и так с последним топором, не выпуская его из рук, засыпал.
Екатерина Дмитриевна, как могла, подсобляла ему, также выкладывалась так, что даже шевелиться от усталости не могла, тихо, в себя плакала и, боясь, что муж услышит ее скулеж, зажималась.
С первыми осенними дождями, еще теплыми — в память о лете, — они въехали в свой дом, до конца пока еще не доведенный, но жить в нем уже можно было. Индивидуальный почтовый адрес получили — из местного отделения связи принесли специальную бумажку, так что теперь найти их можно было не в Башеве, а в Вичуге, на улице под названием Низовая, в доме номер шестнадцать.
Куликов стоял перед своим домом, морщился — что-то теплое щипало ему глаза, шмыгал по-школярски носом и как-то заторможенно, будто и не он возвел эти чистые, пахнущие смолой хоромы, и улыбался. Лицо его, несмотря на усталость, было светлым, словно бы освещенным изнутри.
Одной рукой он обнял жену, прижал ее к себе.
— Мы молодцы с тобою, Катька, — прошептал он довольно, — большие молодцы!
Улица Низовая, как и дом Куликовых, была еще не достроена, заселена не до конца, здесь вообще имелось несколько участков совершенно пустых, но Куликов был уверен: скоро свободных участков здесь не будет вообще, их займут такие же, как и они с Катей, граждане, стремящиеся к лучшей жизни… Так что все вместе, дружным коллективом они поплывут в грядущее. От одной такой мысли внутри делалось тепло — ну будто бы где-то около сердца зажигался живительный костерок, обогревал, не давал, чтобы зябкий холод спеленал тело. Куликов надеялся, что жизнь его в Вичуге сложится лучше и счастливее, чем в Башеве. Екатерина Дмитриевна тоже на это надеялась.
Один за другим потекли дни, недели, месяцы, годы жизни в Вичуге. Без работы сельский житель Куликов, конечно же, не остался — он любил работать, без дела не проводил ни минуты, чем и отличался от мужиков, что от работы отворачивали свои постные физиономии. Работа искала их, но они не обращали на нее никакого внимания, а Куликов сам искал работу. То по дому, то по двору, то на улице, где посреди проезжей части образовалась большая канава. А уж о месте, куда его определили согласно записи в трудовой книжке, и говорить не приходилось.
Стали приглашать его и на праздничные заседания фронтовиков — на Девятое мая, на седьмое ноября, на Новый год, на двадцать третье февраля, когда отмечали день Советской Армии, случалось, что ветераны собирались и на мероприятия по родам войск — артиллерии, танкистов-трактористов, авиации; компании складывались по интересам… Много дымили, много говорили, по потребности и выпивали — хорошо было!
Как всякий человек, прошедший войну, Куликов обладал обостренным чутьем, ему даже казалось, что он предчувствует, предугадывает разные события, повороты в своей жизни и даже в жизни других людей — прежде всего тех, кто находится рядом… Ощущал это физически. Идя по улице, даже ёжился, когда затылком, спиной своей, лопатками ощущал, а точнее, ловил взгляд человека, идущего сзади.
