Краун не был фигурой настолько незначительной, чтобы Драйден не испытал укола ревности к чужому успеху. Старик Джейкоб Тонсон отметил:
…даже Драйден относился к соперникам с большой подозрительностью. Он осыпал Крауна комплиментами, когда очередная пьеса того проваливалась, но говорил с ним ледяным тоном, если ее встречали овациями. Порой он признавал за Крауном определенный поэтический дар — и тут же всякий раз добавлял: «А всё потому, что мой батюшка хаживал к его матушке».
Драйден с Рочестером раздружились. Следующая пьеса Драйдена, опубликованная в 1675 году, оказалась посвящена главному врагу Рочестера — лорду Малгрейву. Та же угодливая, та же «смехотворная» лесть была теперь адресована не былому покровителю, а его смертельному ненавистнику, человеку, обвинившему Рочестера в трусости в связи с несостоявшейся дуэлью. «Повсеместно встречаемый рукоплесканиями», «доблестный муж, удалившийся на покой», «неизменно благорасположенный», «щедрый», «решительный и бесстрашный» — под золотой ливень подобных эпитетов попал тщеславный и вредоносный Малгрейв. Впрочем, здесь же Драйден со злобным рыком обрушивается на не названного им по имени «придворного сумасброда», но высказываемые им обвинения по адресу прежнего мецената выглядят столь же притянутыми за уши, как и славословия нынешнему:
Такие люди подкрадываются к мужам славы и норовят ужалить исподтишка, хотя нанести серьезный ущерб они бессильны; они рабски цитируют чужие остроты в присутствии автора и подло передразнивают его жесты в отсутствие; лишь тем, кто ниже, лишь тем, кто слабее их, отваживаются они предстать в полной своей мерзости; природный ум они почитают своим общим врагом и привечают его ничуть не в большей мере, чем голландцы — британские суда в обеих Индиях; они распускают паруса, когда знают, что их за это похвалят, и убивают, когда им известно, что это может остаться безнаказанным.
«Распускают паруса»? Не слишком удачная метафора в памфлете против человека, столь отважно сражавшегося при Бергене.
3
1675 год, принесший ссору с Драйденом и возвышение Крауна, подаривший Рочестеру третью дочь и начало романа с мисс Барри, ознаменовался и появлением в его окружении трех новых драматургов — Отуэя, Натаниэла Ли и сэра Фрэнсиса Фейна.
Сэр Фрэнсис Фейн, незначительный и напрочь забытый литератор, привнес в тогдашний воздух (и без того горячий, спертый и насыщенный литературными скандалами) определенный запашок фарса. Пока его отец записывал в будущую антологию фольклора историю о пьяной выходке Рочестера в Тайном саду, сын работал над крайне неуклюжей трагикомедией «Любовь во тьме», которую он позднее посвятит Рочестеру. Он-то, судя по всему, и был из тех, кто рабски цитирует чужие остроты, кто подло передразнивает чужие жесты, выдавая их за собственные, кто, не снимая шляпы, горестно покачивает головой в партере, пока на подмостках играют пьесу нового автора, но не смеет перечить похвалам, высказанным Рочестером, Сидли или Этериджем. Его восхищение Рочестером было облечено в слова, которые едва ли пришлись по нраву их адресату — безбожнику или, в крайнем случае, агностику:
Должен признаться, мне нечем воздать Вашей светлости за чрезвычайно поучительные и вместе с тем совершенно очаровательные беседы со мной, но ко мне снизошло вдохновение, и я сейчас значительно преуспел в дисциплинах, которые в какой-то мере освоил и раньше. Я чувствую себя отныне не только лучшим поэтом, чем прежде, не только лучшим философом, но и — бери выше — лучшим христианином. Фантастическое остроумие и интеллектуальный блеск, присущие Вашей светлости, служат для меня самым неоспоримым доказательством бессмертия души.
Сэр Фрэнсис Фейн в стихах, посвященных Рочестеру — «На сообщение о болезни автора в Лондоне и об исцелении по переезде в деревню, предпринятом по указанию его светлости», — впадает в еще большее преувеличение:
…Проникнись наш прекрасный Альбион,Известий полный из заморских стран,Обычаем одним чужих племен,Чья родина — далекий Индостан,Тебе в твой смертный час пошли б вдогон —Нет, бросились бы толпы англичан,И в час твоих прекрасных похорон,Самосожженьем общим озарен,Друзей и слуг блаженный караванНа мили растянулся б… Лондон весьИ сам король (он тоже был бы здесь)Посмертное б общенье предпочлиУнылой жизни от тебя вдали.
Натаниэл Ли, поэт куда более многообещающий, посвятил Рочестеру в 1675 году трагедию «Нерон». Ли закончил свои дни в сумасшедшем доме, куда его, по мнению сэра Сиднея Ли, завела беспутная жизнь в обществе Рочестера и других его покровителей, однако нет никаких доказательств того, что Рочестер как-то повлиял на этого поэта — ни в хорошую, ни в дурную сторону. Стихотворное посвящение к «Нерону» (достаточно краткое и, очевидно, преследующее цель заручиться поддержкой Рочестера против шиканья в партере) — едва ли не единственное свидетельство каких бы то ни было взаимоотношений между ними. К тому же покровительство Рочестера носило откровенно мимолетный характер, потому что всего три года спустя он писал о Ли в таких выражениях:
Когда ярится кроткий Сципион,А Ганнибал неистово влюблен,Мне хочется вернуть дурашку ЛиНаставникам, чтоб розгой посекли.
Это один из самых неудачных экспромтов Рочестера, и Ли, похоже, не затаил на него обиды. В «Принцессе Клевской», написанной уже после смерти Рочестера, Ли достаточно трогательно воспевает его под именем графа Розидора. Немур, встретившись с Видамом Шартрским, восклицает:
Немур:Печальны вы, милорд. Прошу сюда!Вино и девки есть для вас всегда!А при дворе, видать, стряслась беда?
Видам:Оставь, Немур, не время для веселья.По свету желчь сплошная разлита.Хор старых дев — и тот гремит рыданьем,Угрозы девству общему лишась,И черной мглою скорбь одела землю.Живое воплощенье наслажденья,Граф Розидор скончался.
Немур:Ну и ну!Сатирик и сатир наш стал скелетом.Должно быть, доконал его дебош.Но это точно?
Видам:Да, я видел тело.Я видел уготованный червямПрах высшего величия в гробнице,Где королям покоиться, как нам.
Немур:Давай тогда взгрустнем, но всё же выпьем!Великий Розидор — и вдруг мертвяк?И гложет плоть поникшую червяк,А ей не воспротивиться никак!
И Немур, перейдя на прозу, завершает не лишенный некоторой доли иронии панегирик:
Он был само остроумие и с таким искусством покрывал позолотой собственные неудачи, что нельзя было не полюбить даже его грехи. Своих острот он никогда не повторял, разве что в разговоре с разными собеседниками; его несовершенства были пленительны, а ораторский дар столь неотразим, что он был вынужден сознательно приглушать его наигранным заиканьем. Но ах, как омерзительны, как безвкусны, как смехотворно жалки те, кто пытается подражать ему на поэтическом поприще, обладая, может быть, и не худшим слогом, но будучи начисто лишены его ума и блеска!
Натаниэл Ли: поэт в Бедламе[70]
Интересно отметить, что в сцене, непосредственно предшествующей той, что приведена выше, Немур цитирует монолог, вставленный Рочестером в собственную версию «Императора Валентиниана» Флетчера; меж тем сама эта переработка еще не была на тот момент опубликована:
Поэзией меня ты одурманил!И как поэт, как сам Ронсар, скажу:У жен спросите, как себя вести…
Строка «У жен спросите, как себя вести» принадлежит Рочестеру. Интересно, не ошибся ли наборщик, заменив «Розидор» на «сам Ронсар», и читал ли автор «Принцессы Клевской» Рочестерова «Императора Валентиниана» в рукописи?
Последним из поэтов, с которыми Рочестер сблизился в 1675 году, был Томас Отуэй. В глазах потомков он перерос всех своих современников, хотя в случае с Натаниэлом Ли это нельзя признать полностью справедливым. Подобно Чарлзу Лэму, Отуэй бил на слезу, и литература так никогда и не избавилась от его пагубного влияния. Рочестеру не повезло подружиться с Отуэем почти в той же мере, в какой ему не повезло рассориться с Драйденом. Возник любовный треугольник, в котором Рочестеру традиционно отводится роль подлеца-разлучника, женскую роль, естественно, играет мисс Барри, а в образе подлинного героя предстает жалкий, припадочный, постоянно проваливающийся на театре драматург. Читая эту историю в душераздирающем пересказе сэра Эдмунда Госса (горемычный поэт влюбляется в мисс Барри, его отвергают, однако коварный граф в отместку за само поползновение практически уничтожает незадачливого воздыхателя и выдавливает его из Англии), как-то забываешь о том, что доказательства какого бы то ни было участия Рочестера в происшедшем с Отуэем напрочь отсутствуют.
