– Тогда не рассказывай. Зачем мне знать о похоронах моего брата? В самом деле… – Я оборвала себя на полуслове, с ужасом узнав знакомые интонации.
Ты говоришь, как Мартин, когда в него вселялся черт.
Я раздавила сигарету в пепельнице и закурила новую. На Тею я смотреть не могла. Облокотилась на стол и уставилась вверх, на лепное украшение на потолке.
– Гроб был закрытый?
– Да.
– Служба сносная? Или они устроили спектакль и распинались насчет того, как он любил все человечество и как прекрасно учился в школе?
– Они… все было не так уж плохо, Руфь. Даже очень мило.
– Мило?
– То есть трогательно. По-настоящему красиво. Они… раввин повторил то, что рассказали родственники. Не стал притворяться, что знал Мартина. Наоборот, сказал, как жаль, что они не успели познакомиться, потому что ему хотелось бы показать Мартину… Господи, как трудно пересказывать… убедить Мартина, что он, то есть Мартин, был значительно ближе к своему будущему и прошлому, чем сам думал.
– Что означает эта бессмыслица?
– Ну… – Она поджала губы, как обычно, когда задумывалась. – Он говорил о том, что значит быть евреем, верить в Бога и все такое. Что хорошие евреи встречаются не только в синагоге.
– В жизни не слышала, чтобы раввин говорил подобное.
Она кивнула:
– Я тоже. Но он реформист. Очень умный и образованный.
– Откуда он взялся?
Она помолчала в нерешительности:
– Это все миссис Ландау. Он – ее брат, живет за городом. Приехал по ее личной просьбе. Обычно он не совершает обряд в Нью-Йорке.
Я чуть не задохнулась от возмущения. Как она посмела соваться в дела нашей семьи?
– Еще он сказал, что Мартин любил родных и друзей и обязательно поверил бы в Бога, если бы эта трагедия не оборвала его жизнь.
– И ты в это веришь?
– Во что?
– Во всю эту чушь?
– Про семью и друзей – конечно. Про Бога… – Задумчиво: – Может, может, он говорил в широком смысле. Знаешь, любовь к Богу, уважение к прошлому и все такое. – Легкое смущение: «Ведь Руфи говорит, что не верит в Бога, конечно, она так не думает, но раз говорит, надо с этим считаться, чтобы не обидеть ее».
Борис забрался с ногами на диван и положил подбородок на спинку. Не глядя на него, я знала, что он не сводит с меня больших серьезных глаз.
– А мама?
Тея оживилась:
– Она замечательно держалась. Ты можешь ею гордиться. Конечно, у нее на лице написано, какой это удар для нее, но держится она прекрасно. С таким достоинством, ни истерики, ничего. Конечно… – Опять колеблется – из-за чего теперь? – Конечно, миссис Ландау их очень поддержала. – Очень быстро, чтобы Руфи не оборвала справедливую похвалу: – Я знаю, у тебя с ней не сложились отношения, но думаю, ты изменила бы мнение, если бы видела… Она вела себя очень благородно. Обо всем позаботилась.
– Не сомневаюсь.
– Она позвонила всем, кому надо, поместила объявления в газетах и…
– Жаль, что она такая необразованная. Из нее вышел бы превосходный распорядитель на похоронах.
– И не только. – Слишком расстроена или слишком верна себе, чтобы заметить мою убийственную иронию. – Разумеется, еду люди принесли, но все остальное она купила и организовала. Траурное бдение было у нее, миссис Ландау решила, что твоей маме так будет удобнее; она сможет спуститься к себе и отдохнуть, когда захочет. Твой папа не перестает удивляться, что все эти годы не ценил миссис Ландау.
– Он не подозревал, как много у них общего.
Она кивнула. Потом рассказывала о всяких мелочах и очень хотела, чтобы я видела во всем только хорошее. Когда я прерывала ее, говоря, что чувства моего отца меня не волнуют, поскольку я его никогда больше не увижу, она отвечала, что время вылечит любые раны.
– Ты говорила с мамой?
– Немного. Я заходила к ней сегодня днем.
– Она не спрашивала обо мне? Не хотела узнать, что произошло на самом деле?
– Нет. Но ведь и возможности не было. В доме столько народу.
Я через силу улыбнулась. Она поднялась, и на секунду я испугалась, что она подойдет ко мне и похлопает по плечу. Я отошла к окну и остановилась, глядя на Пятую авеню в неровном свете фонарей.
– Скажи, Тея, – спросила я, повернувшись к ней лицом, – это не особенно важно, но мне просто интересно. Кто-нибудь за все время, я имею в виду на похоронах, до или после, хоть кто-нибудь вспомнил о том, что у Мартина есть сестра?
Непонимающий взгляд. Наконец озарение. Бедная Тея. Она ведь смотрела на все иначе.
– О Руфь, – жалким голосом, – как ты можешь так думать?
– Я ведь не сказала, что я думаю. Я задала простой вопрос. Мое имя упоминалось в последние два дня?
– Не помню точно, но уверена, что упоминалось. Я бы обязательно заметила, если бы они… если бы специально…
– Не огорчайся. Поверь, я не хотела тебя расстраивать. Видишь, я же совершенно спокойна. – Не слишком искренне.
Она опять села. Я тоже – на подоконник.
– Штаммы предложили мне пожить у них.
– Как мило.
– Да. Но я не останусь.
Голова Бориса, скрывшаяся было за спинкой дивана, появилась вновь. Я забыла о его присутствии и о том, что он еще ничего не знает, поэтому притворилась, что не вижу его.
– Мне лучше пожить самостоятельно. Знаешь, преодоление трудностей… А тут слишком удобно. Чем дольше я здесь проживу, тем труднее будет уйти.
Она понимающе кивнула. Почему людям проще понять ложь, чем правду?
– Может, сниму комнату где-нибудь в районе Колумбийского университета. Похоже, там можно найти недорогое жилье. И Дэвиду близко от университета. Ты ведь будешь заходить ко мне в гости? Не забудешь подругу из-за того, что она окажется так далеко?
– Что ты, конечно нет.
Я подошла к дивану и положила руку Борису на голову:
– И есть еще один молодой человек. Если он не станет навещать меня, тебе придется притащить его силой. Впрочем, нет. Я сама приду сюда и притащу его.
Я опустила глаза и получила в награду за свои слова улыбку настоящего мужчины одиннадцати лет. Ласково погладила его по макушке.
– Пожалуй, мне пора идти, – сказала Тея.
– Уже? Я думала, выпьем чаю.
– Я обещала маме вернуться к ужину.
– Ах да, принцесса Тея должна быть дома к шести, или ворота гетто захлопнутся перед ее носом.
– Ой, Руфь, – хихикнула она с облегчением оттого, что я вернулась к своей обычной шутливой манере. К шуточкам, которые она понимала. Она надела пальто. Это было старое пальто ее матери, слишком широкое и коротковатое. Я проводила ее до двери, позвав Бориса с собой.
– Руфь, я… – в сомнении переводя взгляд с меня на него.
– В чем дело, Тея?
– Руфь, я знаю, тебе сейчас нелегко. Но… – Я с любопытством смотрела на нее, пытаясь понять, что ее смущает. – Не будь… слишком… Им тоже трудно, Руфь. Не суди их слишком строго.
