Он затряс головой, точно пытаясь избавиться от чего-то, мне не видимого.
– Три этажа… и подвалы глубокие. Есть у меня человечек, которого сильно совесть мучает. Поспособствует он хорошему делу.
Магнус потер руки и огладил бородку, возвращаясь в купеческое обличье.
– Видишь, ласточка моя, и вор может быть полезен… если найти подход к человеку.
Надеюсь, мне не придется использовать дядюшкины методы.
– Тут раньше тополя росли… белые… – Дядюшка все-таки обернулся. – И шелковица… вкусные ягоды были. Куда подевалась?
– Спилили, – нарушил молчание Сержант. – Вы спилили.
– Да? Не помню. Надо посадить… чтоб как раньше.
Мы свернули на улицу Бондарей, где воздух был сладким на вкус, а мед продавали в крохотных глиняных горшочках, предлагая пробовать, – липовый, цветочный, горчичный и донниковый, черничный и валериановый, над покупкой которого наша светлость всерьез задумалась: нервы от этой жизни скоро ни к черту станут. А нам уже совали на деревянных палочках ежевичный мед, прозрачный, как свежерасплавленный воск, и желтовато-мутный кенафовый, розоватый клеверный и почти красный – мятный.{18}
И дядюшка самозабвенно пробовал. А наша светлость раздумывала над тем, что все-таки надо выяснить, почему послы до сих пор не вернулись, а также не связано ли их отсутствие с той неуверенностью, которую испытывает Кайя перед другими протекторами.
– Это было смутное время. – Сержант держался рядом, напрочь игнорируя зазывал. – Многих убили. Зачищали домами.
– И ты?
– Да. Был приказ. – Он вдруг нахмурился и повторил: – Приказ был. Нельзя ослушаться.
В сутолоке на меня наткнулся мальчишка, который тут же был пойман Сержантом за шиворот и выдворен прочь.
– У вас же не было с собой ничего ценного? – поинтересовался мой охранник.
Как-то определенно разонравилось ему это место.
Самая большая ценность моя – тамга, которая куда удобней кольца. Да и снять ее вряд ли получится. Но в карманы я полезла скорее по привычке, чтобы вытащить желтую бумажку.
– Вам не стоит это читать.
Спасибо за предупреждение, оно запоздало – я уже зацепилась за первые строки.
О да… вот так неожиданно и узнаешь о себе много нового.
Наша светлость глубоко безнравственна и цинична… развратна… не сказать больше, хотя автор этого текста определенно не стеснялся в выборе слов, описывая то, как весело я провожу время в отсутствие супруга. Ему, бедному, тяжело вдали от устраиваемых мной оргий, в которых принимает участие весь двор. Еще немного, и я поверю, что Кайя сбежал на войну, дабы избежать потери нравственности.
Он – персонаж положительный. О благе народа радеет.
А наша светлость радеть мешает. Отвлекает оргиями. Тратится бездумно на наряды. И вообще живет в роскоши, когда честные люди голодают…
Спокойно, Изольда.
Скушай меду валерьянового. А лучше – пустырникового. Расслабься, вдохни глубоко и прикуси язык. Леди не ругаются матом.
Я сложила бумажку и спрятала в карман.
– Выкиньте, – посоветовал Сержант.
Ну уж нет. Подобными образчиками эпистолярного жанра не разбрасываются. Перечитаем на досуге и подумаем, кто это меня так сильно любит. И ладно бы только меня – список был бы внушителен, – но пасквиль направлен против всех.
Чуется за ним мне этакий призыв к равенству и братству.
А еще закрадывается подозрение, что бумажки эти ходят давненько… Уж не за них ли Кайя типографию сжег? Если так, то правильно сделал.
– Дорогой батюшка, – злость позволила нашей светлости остаться в образе, – скажи-ка, что ты знаешь об этом?
Я продемонстрировала бумажку и получила удовольствие лицезреть другое лицо Магнуса. Честно говоря, с трудом не отшатнулась.
– Свеженькое, – сказал он, пробежавшись по тексту. – Но ничего нового. Слова другие, а смысл тот же. Не бери в голову.
О да, меня тут во всех грехах обвиняют, за исключением разве что каннибализма и некрофилии, а мне в голову не брать?
– Этим занимаюсь я. И Урфин.
– Получается?
– С переменным успехом. Ласточка моя, эти бумажки лишь инструмент. Мы ищем человека, который этот инструмент использует. Этот человек живет в замке. И находится рядом с тобой.
Дядюшка Магнус остановился перед очередным строением, которому суждено было переменить хозяина во имя общественного блага.
– Почему вы так решили?
Магнус ошибается. Тот, кто это писал, желает равенства. А в замке подобная безумная идея никому и в голову не придет.
– Ты невнимательно читала. Заметь, там очень детально описываются твои наряды. И уверяю, стоимость их указана точно. Приводится перечень блюд, которые готовит дворцовая кухня… меню, кстати, недельной давности.
Нет, я не хочу верить…
– Иногда он писал вещи, которые может знать лишь тот, кто видел тебя. А ты, ласточка моя, ведешь довольно замкнутую жизнь.
Еще сказал бы затворническую.
Оргии в келье…
Но до чего же тошно. И страшно. Близкий? Насколько близкий? Тот, с кем я разговариваю. Каждый день или реже. Кого считаю если не другом, то уж во всяком случае приятелем или хотя бы симпатизирующим мне.
Фрейлины. Слуги. Некоторых я знаю по именам. Камеристка, которая по-прежнему держится холодно, стараясь лишний раз не попадаться на глаза.
Охрана.
Сержант. Урфин.
Этак и вправду параноиком стать можно.
– Мы найдем его, – пообещал Магнус, разглядывая особняк. – Но на это потребуется время.
Я не стала спрашивать сколько. Много. Но Магнус не остановится, в этом я совершенно уверена.
– Вы поэтому хотите, чтобы лечебница была большой?
И весь город увидел, что наша светлость не только платьями – боги, я не знала, во что они обходятся! – душу греет.
– Догадливая ласточка.
– Думаете, поможет?
– В какой-то мере…
То есть чуда всенародной любви ждать не стоит? Ладно, я же не ради любви все затевала.
– Умные будут верить тому, что видят, – сказал Сержант, засовывая руки в рукава шинели. – Тот, кто пишет, дает лишь слова. И многие знают, что слова опасны. Глупых больше. Но теперь им будут говорить разное. Появится выбор.
Любить или ненавидеть.
Благодарность человеческая – ненадежная штука. Разве что… мысль пришла в голову неожиданно. Если уж пытаться ее получить, то от тех людей, которые могут быть полезны.
– Скажи, – обратилась я к Сержанту, – в городе много военных?
– Постоянный гарнизон в несколько тысяч. Там есть кому лечить.
Допустим, но это не отменяет права выбора.
– Если отвести крыло… – Особняк предстал передо мной в новом обличье. Я мысленно провела разделительную линию, аккурат меж двух обнаженных дев, поддерживавших над входом гранитную рыбину. – Для тех, кто служит… дому. Солдаты. Командиры. Городская стража. И не только они, но и их семьи. Ведь есть же у людей и жены, и дети, и родители… и хорошо, чтобы лекарства для таких людей продавали дешевле.
