Сорок три – слишком мало. Не дадут тоннаж достаточный, чтобы корабль настолько просел.
– Ищите, – приказал Урфин, чувствуя, что нынешняя ночь будет полна сюрпризов.
– О! Капитан! – Девица провела руками по голому черепу. – Я ж тебе говорила, что не надо меня спасать!
– Кто ты?
Это лицо определенно было знакомо Урфину.
– Мия. Не узнал?
Нет. Да… вспышка боли ослепила. Мия. Таверна. Лестница наверх. Скрип кровати. Смех. Разговор какой-то… у нее изо рта пахло кошачьей мятой. Шлюхи жуют ее, чтобы клиенту приятней было.
– Ну вот. Забыл девушку… да я не в обиде…
Голос издалека. И огненный коловорот перед глазами. Дядя был прав: не следовало выходить из замка. На подставленную ладонь сыплются капли крови. Яркие. Красные, как… что? Не помнил.
– Ваше сиятельство, – капитан стражи отвлекает от огня, – вам надо на это глянуть.
Урфин послушно идет следом. Палуба как-то сильно уж раскачивается под ногами. Не хватало еще отключиться. Но нет, постепенно головокружение уходит.
А посмотреть и вправду стоило: в трюме за ложной переборкой в длинных ящиках лежали пушки. Бронзовые звери с длинными харями, заботливо укутанные соломой.
Снаряды к ним имелись.
О, Ушедший, этого еще не хватало!
Но теперь ясно, почему корабль просел так глубоко. Пушки немало весят.
– Всех в замок. – Урфин облизал губу, соленую от крови. – Команду – отдельно. Рабов – отдельно. Этих накормить. Дядя разберется.
Ему и самому бы вернуться, но нельзя… надо проследить, чтобы барк перегнали на закрытую пристань. И чтобы разгрузили: пушки отправятся в замок. Гильдии оружейников придется узнать имя мастера, их изготовившего.
А он определенно был мастером или почти уже: литье хорошее. Не пожалели истратиться на медальоны по обеим сторонам стволов. Урфин провел ладонью по выпуклым литерам.
«Свобода» в одном коробе.
«Равенство» – в другом.
И короткое рыло крупнокалиберного «Братства».
Мир уверенно продолжал сходить с ума.
Домой Урфин вернулся в третьем часу ночи. Он открыл дверь тихо, но Гавин – все-таки на полу улегся, стервец, – услышал. У парня слишком чуткий сон, чтобы это было нормальным. Он сел и взглядом указал на кресло.
Тисса спала, закутавшись в белые меха, обняв их, словно подушку. Белый кокон, из которого только и выглядывают что макушка да тонкие руки.
– Иди отдыхай, – сказал Урфин одними губами. – Я сам.
Гавин кивнул. Передвигался он по-кошачьи бесшумно. Вот не то чтобы эти умения были не по нраву Урфину, скорее уж заставляли задуматься, по какой это причине они появились. И результат раздумий вызывал неизменное глухое бешенство.
Но сейчас Урфин не мог злиться.
Девочка оказалась совсем легкой. И проснуться она не проснулась, только замурлыкала что-то ласковое, отчего на душе стало совсем уж хорошо.
От ее волос пахло земляникой. Он тысячу лет не ел земляники… некогда было. Всегда некогда.
И Урфин, положив Тиссу на кровать, позволил себе сделать то, что хотелось, – вытащил желтую ленточку из косы. Она и вправду выскользнула легко, словно поддаваясь. Коса рассыпалась – не без помощи Урфина – на серебристые пряди, которые будто живые ласкали ладонь.
Если попросить отрезать одну… на память.
Откажет.
Возмутится, удивленно приподняв брови.
Или подчинится с молчаливой и такой раздражающей покорностью. И Урфин, вытащив нож, срезал локон. У Тиссы их много. Авось не заметит.
Впрочем, помимо волос стояла другая, куда более деликатная и насущная проблема: спящих девушек Урфину раздевать не приходилось.
Тисса проснулась оттого, что с нее настойчиво пытались стянуть платье. Она моргнула, не понимая спросонья, где находится и что следует делать: возмутиться, испугаться или просто закричать. Но не успела ничего – рот закрыли.
– Тише, ребенок, – сказали ей на ухо шепотом, от которого стало совсем не по себе. – Это я.
– В-вы… в-вернулись?
– Как видишь. Будь хорошей девочкой, подними руки…
– В-вы живы? – Руки Тисса подняла, хотя и не успела сказать, что это платье снимается совсем не так, – у тана имелись собственные представления. А еще изрядно силы.
Ткань жалобно затрещала.
– Что вы делаете?
– Только самые бестолковые дети ложатся спать в одежде, – с упреком произнес тан, кидая платье – порвалось или нет? – куда-то под кровать. – Больше так не делай. А теперь чулки…
– Я не буду спать здесь! Я пойду…
Подняться ей не позволили. Их сиятельство перекинули через Тиссу руку и прижали к себе.
– Ребенок. Сейчас три часа ночи. И ты никуда не пойдешь. Ты сейчас ляжешь в постель и будешь спать. Хорошо. Крепко. С разноцветными снами. А завтра мы вместе пойдем. И я сам все объясню Изольде. Она не будет тебя ругать. Тебя – точно не будет.
– А вас?
– А меня будет. Возможно, все-таки сломает нос, как обещала.
Леди Изольда нежная и хрупкая! Зачем про нее такое говорить?
– Тисса! – Когда тан говорил шепотом, то от голоса его по коже бежали мурашки. Или от дыхания? Ему нарочно надо наклоняться настолько близко. – Если я и дальше буду тебя раздевать сам, то до сна дело может и не дойти.
– Почему?
– Потому что.
Как-то это угрожающе было сказано, хотя все равно непонятно. И пальцы тана, словно невзначай коснувшись щиколотки, двинулись выше, по шву чулка. Медленно так двинулись.
– Я щекотки боюсь, – на всякий случай предупредила Тисса, испытывая огромнейшее желание спрятать ногу под одеяло. Обе ноги.
И руки тоже.
– А разве щекотно?
Ну вот зачем говорить ей в шею? Или не говорить… нет, лучше пусть говорит, чем целует. Хотя неприятно не было. Скорее уж любопытно очень.
– Вы меня домогаетесь?
В этом Тисса была почти уверена. Тем более что пальцы добрались до подвязки и теперь очень осторожно, бережно потянули вниз. Шелк соскальзывал, и случайные прикосновения к коже вызывали совсем не те ощущения, которые положено испытывать приличной девушке в подобной ситуации.
– Еще нет, но скоро начну. – А голос у него изменился как-то. – И что, ни слез, ни обмороков?
Насмехается? Как будто не знает…
– Вы… вы вправе поступать так, как считаете нужным.
Он вдруг отстранился – резко, Тисса едва не упала на спину – и, вручив чулок, велел:
– Умеешь ты осадить. Дальше – сама. Чтобы когда вернусь, ты лежала в кровати и желательно спала.
– Я вас обидела?
– Нет, ребенок. Это скорее я тебя обидеть могу. А мне бы не хотелось.
Тисса опять ничего не поняла, но на всякий случай кивнула. И когда тан ушел – вот что она такого сделала, чтобы его разозлить? – стянула несчастный чулок. Почему-то хотелось плакать, но слезы в данный момент были совершенно неуместны.
